Замогильные записки

Быть может, вы убоитесь резких решений и станете строить города, где каждому жителю будет обеспечена крыша над головой, очаг, платье, сытная пища? Лишь только вам удастся ублажить всех граждан, их достоинства и недостатки внесут разлад в ваши расчеты и, не ровен час, толкнут вас на несправедливость; тому нужна более сытная пища, чем этому; этот не может работать столько, сколько тот; люди экономные и трудолюбивые разбогатеют, лентяи, транжиры, больные впадут в нищету, ибо не в ваших силах наделить всех одинаковым темпераментом: природное неравенство даст себя знать, несмотря на все ваши усилия.

И не подумайте, что мы станем утруждать себя таким крючкотворством, как заключение брака, супружеские права, опека, прямое наследование, право на имущество и проч., и проч.: все это мы упраздним. Если сын убивает отца, нам ничего не стоит доказать, что это не сын совершил отцеубийство, а отец жизнью своей губил сына. К чему ломать голову над лабиринтами здания, раз мы решили сровнять его с землей; какой прок останавливаться на этих вздорных измышлениях наших дедов?

Несмотря на это, среди современных сектантов есть такие, которые, предвидя несбыточность своих теорий, примешивают к ним, дабы сделать их более приемлемыми, слова о нравственности и религии; они думают, что, за неимением лучшего, для начала нам следует принять за образец идеальную посредственность американцев; они забывают о том, что американцы собственники, и собственники рьяные, а это несколько меняет дело.

Другие, еще более любезные, ценящие в цивилизации некоторую изысканность, желали бы видеть нас конституционными китайцами, почти неверующими, просвещенными и свободными старцами, которые веками сидят в желтых халатах среди цветов и проводят дни в уюте, ставшем всеобщим достоянием, которые все изобрели, все открыли и мирно произрастают среди своих достижений, лишь время от времени снимаясь с места, дабы по железной дороге отправиться из Кантона к Великой стене и порассуждать там с другими промышленниками из Поднебесной Империи об осушении болот или рытье каналов. Меня не прельщает ни та ни другая возможность, и я буду рад уйти из жизни прежде, чем мне выпадет счастье стать американцем или китайцем.

Наконец, остается еще один выход: возможно, по причине полного упадка человеческих нравов народы удовольствуются тем, что имеют: они утратят любовь к независимости и заменят ее любовью к деньгам, меж тем как короли утратят любовь к власти и сменят ее на любовь к государственной казне. Это примирит государей и подданных, ибо с установлением приблудного политического строя и те и другие будут рады пресмыкаться сообща: они будут всласть выставлять друг перед другом свои язвы, как делали некогда прокаженные в лепрозориях и как делают сегодня больные в грязелечебницах; люди уподобятся мирным рептилиям, барахтающимся в сплошной тине.

Тем не менее при нынешнем положении дел желать заменить духовные радости удовольствиями физическими — задача неблагодарная. Физические наслаждения заполняли жизнь древних аристократов; хозяева мира, они владели дворцами, полчищами рабов; в их личной собственности находились целые районы Африки. Где же тот портик, под которым станете вы проводить ныне свой скудный досуг? Где те просторные, с богатым убранством бани, куда вы поместите благовония, цветы, флейтисток, ионийских куртизанок? Не всякому дано стать Гелиогабалом. Откуда возьмете вы богатства, необходимые для этих материальных услад? Душа экономна, но тело — великий мот.

Теперь несколько более серьезных слов об абсолютном равенстве: равенство это возвратит нас не только к рабству тел, но и к рабству душ; дело пойдет не о чем ином, как о разрушении нравственного и физического неравенства человеческих особей. Если воля наша подчинится всеобщему контролю, способности придут в полный упадок. Возьмем, к примеру, бесконечность: она у нас в крови: запретите себе алкать наслаждений — духовных или даже чувственных — вечных, и жизнь ваша сведется к существованию улитки, вы превратитесь в машину. Ибо не заблуждайтесь: если отнять у человека возможность объять весь мир, отнять идею вечной жизни, все обратится для него в небытие; без личной собственности нет свободы; тот, у кого нет собственности, не может быть независим; он становится пролетарием или наемным рабочим, живет ли он в нынешнюю эпоху частной собственности или в царстве собственности общей. Общая собственность уподобила бы государство монастырю, у ворот которого экономы раздают хлеб. Неприкосновенная наследственная собственность — единственная защита нашей личности; собственность есть не что иное, как свобода. Полное равенство, предполагающее полное подчинение, возвращает к самому жестокому рабству; оно превращает человека во вьючное животное, выполняющее работу из-под палки и принужденное вечно ходить по кругу.