Замогильные записки

В упадке нравственности. Во все времена свершались преступления, но свершались отнюдь не хладнокровно, как в наши дни, когда религиозное чувство утрачено. Сегодня преступления уже не вызывают негодования, они кажутся веянием времени; если встарь о них судили иначе, так это оттого, что предки наши, как смеют утверждать наши современники, недостаточно познали человека; теперь же преступления изучают, их испытывают в горниле, дабы увидеть, какую пользу можно из них извлечь, — так химик ищет вещества для опытов на свалке. В развращенности духа, куда более разрушительной, чем развращенность чувств, видят неизбежное зло; она уже не является принадлежностью отдельных людей, она стала достоянием общества. Появились люди, которых унизило бы сознание, что у них есть душа, что за порогом этой жизни их ждет другая; не сумей они подняться выше малодушия наших отцов, они сочли бы, что им недостает твердости, силы и гения; они принимают небытие, или, если угодно, сомнение, как факт, быть может, досадный, но являющийся, однако ж, неоспоримой истиной. Что и говорить, тупость нашей гордыни достойна восхищения!

Вот чем объясняется оскудение общества и возвышение отдельного человека. Если бы нравственное чувство росло сообразно развитию ума, они уравновешивали бы друг друга и человечество совершенствовалось бы, не зная тревог, но выходит совсем наоборот: способность различать добро и зло слабеет по мере того, как набирает силу ум; совесть съеживается по мере того, как расправляют крылья идеи. Да, общество погибнет: свобода, которая могла спасти мир, зачахнет без помощи религии; порядок, который мог обеспечить покойную жизнь, не будет прочным, ибо на него наступает анархия. Царская порфира, которая еще недавно сообщала мощь, отныне станет источником несчастий: никто не спасется, кроме тех, кто, как Христос, рожден на соломе. Когда рожок протрубил возрождение народа и государи были вырыты из могил в Сен-Дени[419], когда, вышвырнутые из своих разрушенных гробниц, они ожидали плебейского погребения, на этот страшный суд столетий явились старьевщики: они принялись рыться среди останков, уцелевших после первого грабежа. Королей там уже не было, но королевская власть еще оставалась: они вырвали ее из чрева времени и бросили в корзину с отбросами.

5. Грядущее. — О том, как трудно его постигнуть

Что касается старой Европы, то жизнь ее кончена. Больше ли надежд у молодой Европы? Современный мир, мир, лишившийся власти, данной от Бога, похоже, находится меж двух невозможностей: невозможностью прошлого и невозможностью будущего. И не воображайте, как делают иные люди, что, если сейчас нам плохо, из этого зла рано или поздно произрастет добро; законы не властны над человеческой природой, поврежденной в своей основе. К примеру, преизбыток свободы ведет к деспотизму; но преизбыток тирании ведет только к тирании, каковая, унижая нас, лишает нас самостоятельности: Тиберий не возвратил Рим к республике, он лишь оставил ему в наследство Калигулу.

Не желая посмотреть правде в глаза, люди просто заявляют, что в лоне времени, возможно, таится политическое устройство, которого мы не замечаем. Разве прекраснейшие гении древности да и все вообще люди той эпохи могли вообразить себе общество без рабов? А оно живет у нас на глазах. Говорят, эта нарождающаяся цивилизация пойдет роду человеческому на пользу; я сам высказывал такое мнение: однако разве нет опасности, что отдельному человеку она пойдет во вред? Мы сможем стать трудолюбивыми пчелами, вместе занятыми изготовлением меда. В материальном мире люди объединяются для работы, сообщество тружеников идет разными путями и быстрее приходит к цели; совместными усилиями люди построят пирамиды, изучив каждый свой предмет, сделают открытия в науках, исследуют все уголки физического мироздания. Но точно ли так же обстоит дело в мире нравственном? Сколько бы ни объединяли свои усилия тысячи голов, им никогда не сочинить шедевра, который в одиночку создал Гомер.