Замогильные записки

В первый год эпохи Реставрации я стал свидетелем третьего преобразования общества; некогда я видел, как старинная монархия превратилась в монархию конституционную, а та — в республику; я видел, как республику сменила военная деспотия; теперь на моих глазах Франция отрекалась от военного деспотизма и возвращалась к свободной монархии; новые идеи и новые поколения воссоединялись с древними принципами и людьми старых правил. Маршалы империи сделались маршалами Францйи; с мундирами наполеоновской гвардии смешались мундиры личной охраны короля и «красных» королевских гвардейцев, сшитые точно по старинным образцам; командир личной охраны короля старый герцог д’Авре, в пудреном парике, с трясущейся головой, прогуливался, опираясь на черную трость, в обществе хромого маршала Виктора, изувеченного под знаменем Бонапарта; герцог де Муши, сроду не подходивший к пушке, шествовал к обедне бок о бок с израненным маршалом Удино; замок Тюильри, имевший при Наполеоне такой опрятный и военный вид, наполнился вместо запаха пороха ароматами изысканных яств: господа камер-юнкеры, мундкохи, мундшенки * и гардеробмейстеры возвратили апартаментам домашний вид. На улицах появились дряхлые эмигранты, чьи манеры и одеяния давным-давно вышли из моды, — люди, без сомнения, почтенные, но так же чуждые современной толпе, как республиканские полководцы солдатам Наполеона. Дамы, блиставшие при дворе императора, покровительствовали матронам из Сен-Жерменского предместья и посвящали их в тайны дворца *. Прибывали депутации из Бордо с повязками на рукавах, являлись вандейские капитаны в шляпах à la Ларошжаклен. Все эти несхожие особы сохраняли свои чувства и мысли, привычки и повадки. Свобода, составлявшая сущность этой эпохи, позволяла уживаться вещам, на первый взгляд совершенно несовместимым; но не всякий умел узнать эту свободу в одеждах древней монархии и имперского деспотизма. К тому же почти никто не знал толком конституционного языка; роялисты допускали грубейшие ошибки, рассуждая о Хартии; сторонники Империи разбирались в ней и того меньше; члены Конвента, успевшие при Наполеоне стать графами, баронами и сенаторами, а при Людовике XVIII — пэрами, то припоминали полузабытый республиканский диалект, то прибегали к изученному ими до тонкостей языку абсолютизма. Генерал-лейтенанты почли за честь караулить зайцев на королевской службе. Адъютанты последнего военного диктатора принялись толковать о нерушимой свободе народов, а цареубийцы — отстаивать святость наследственного права на престол.

Метаморфозы эти были бы отвратительны, не объясняйся они в большой мере гибкостью французского ума. Афинский народ сам управлял своим государством; ораторы на площади разжигали его страсти; властительную толпу составляли скульпторы, художники, ремесленники, зрители речей и слушатели деяний, как говорит Фукидид *. Но когда указ, плох он или хорош, был принят, кто выступал из этой неразумной и неискушенной толпы, дабы привести его в исполнение? Сократ, Фокион, Перикл, Алкивиад.

23. Роялисты ли повинны в Реставрации?

Роялисты ли повинны в Реставрации, как считается ныне? Никоим образом: не станем же мы утверждать, что горстка легитимистов, размахивающих платочками и прицепивших к шляпам ленты, взятые у жен, реставрировала, против воли безутешного тридцатимиллионного народа, ненавистную королевскую власть? Да, подавляющее большинство французов радовалось, но большинство это составляли отнюдь не легитимисты в узком значении слова, то есть отнюдь не убежденные поборники старой монархии. В толпу эту входили люди самых несхожих взглядов; все они, радуясь избавлению от тирана и питая к нему ненависть, винили в своих несчастьях Наполеона: этим и объясняется успех моей брошюры. Много ли можно было насчитать истинных аристократов, открыто исповедовавших верность королю? Господа Матье и Адриен де Монморанси, вырвавшиеся из темницы господа де Полиньяки *, г‑н Алексис де Ноай, г‑н Состен де Ларошфуко. Разве могли эти семь или восемь человек, неизвестных народу, повести за собою целую нацию?

Г‑жа де Монкальм прислала мне 1200 франков, дабы я роздал их чистокровным легитимистам: за отсутствием достойных претендентов я вернул ей всю сумму сполна. К шее статуи, венчавшей Вандомскую колонну, привязали позорную веревку; роялистов, желавших посягнуть на славу и дернуть за веревку, отыскалось так мало, что пришлось государственным чиновникам, позабыв свой бонапартизм, сбросить с помощью затяжной петли изваяние своего повелителя: колосса силой заставили склонить голову, и он упал к ногам европейских монархов, столько раз влачившихся перед ним во прахе *. С во* сторгом приветствовали Реставрацию не кто иные, как служители Республики и Империи. О неблагодарности, с какой люди, вознесенные наверх революцией, обошлись с тем, о ком они сегодня вспоминают с притворным сожалением и восторгом, нельзя думать без гадливости.