Замогильные записки

Фуше понял, что его пребывание на посту министра несовместимо с конституционной монархией: не в силах ужиться с законным правлением, он попытался возвратить политическую жизнь в привычное для него русло. Он сеял лживые слухи, он пугал короля выдуманными опасностями, надеясь вынудить его признать две палаты, созванные Бонапартом, и принять поспешно завершенную по такому случаю декларацию прав; поговаривали даже о необходимости удалить Monsieur и его сыновей: предел мечтаний заключался в том, чтобы оставить короля в полном одиночестве.

Нас по-прежнему морочили: напрасно национальная гвардия выходила за городские стены, желая изъявить свою преданность; нас уверяли, что гвардия настроена враждебно. Дабы народ, сохранивший во время Ста дней верность монархии, не мог увидеть короля, мятежники приказали закрыть заставы; по их словам, чернь грозила зарезать Людовика XVIII. Всеобщее ослепление было поистине невероятным: французская армия отступила на берег Луары, стопятидесятитысячная армия союзников окружала столицу, а нам все толковали о том, что король недостаточно силен, чтобы войти в город — в город, где не было ни единого солдата, где остались одни буржуа, вполне способные сдержать горстку федератов, вздумай даже те выступить. К несчастью, цепь роковых совпадений привела к тому, что король явился народу как предводитель англичан и пруссаков; он думал, что имеет дело с освободителями, а кругом были враги; казалось, будто его сопровождает почетная свита, на самом же деле то были жандармы, разлучавшие его с подданными: король пересек Париж в обществе иностранцев, и памяти об этом суждено было послужить однажды предлогом для изгнания его рода.

Временное правительство, образовавшееся после отречения Бонапарта *, было распущено посредством некоего обвинительного акта против королевской власти: на этом камне надеялись воздвигнуть рано или поздно новую революцию.

Во время первой Реставрации я выступал за сохранение трехцветной кокарды: она сияла во всем блеске своей славы, о белой кокарде все давно забыли; сохранить цвета, узаконенные столькими победами, вовсе не значило принять сторону грядущей революции. Не воскрешать белую кокарду было бы разумно, но отказаться от нее теперь, когда с ней свыклись даже наполеоновские гренадеры, было бы низко; подлости никогда не остаются безнаказанными; бесчестие гибельно: от пощечины еще никто не умирал, и все-таки она смертоносна.

Перед отъездом из Сен-Дени король принял меня и у нас состоялась следующая беседа:

— Итак? — воскликнул Людовик XVIII.

— Итак, Ваше Величество, вы согласны назначить министром герцога Отрантского?

— Меня вынудили: от моего брата до бальи де Крюссоля (а он вне подозрений) все твердили, что иного пути нет; а вы как думаете?

— Ваше величество, дело сделано: позвольте мне промолчать.

— Нет, нет, говорите: вы ведь знаете, что я сопротивлялся с самого Гента.

— Ваше величество, я не вправе ослушаться; надеюсь, вы простите своего верного слугу: я полагаю, что с монархией покончено.

Король ничего не ответил; я уже начинал раскаиваться в своей дерзости, когда он заговорил вновь:

— Что ж, г‑н де Шатобриан, я того же мнения.

На этом кончается мой рассказ о Ста днях.

Книга двадцать четвертая

{Бонапарт, оставленный всеми своими соратниками, укрывается в замке Мальмезон. «Когда, перебирая воспоминания, я сравниваю Вашингтона в его маленьком домике в Филадельфии с Бонапартом в его дворцах, я думаю, что Вашингтон в своих виргинских угодьях не знал тех мук раскаяния, какие настигли свергнутого Бонапарта в мальмезонском парке. В жизни первого ничего не изменилось; он легко возвратился к существованию скромному, ибо нужды его никогда не отличались от нужд освобожденных им хлебопашцев; в жизни второго все пошло прахом». Отъезд Бонапарта из Мальмезона; он просит убежища на английском судне; его увозят на Святую Елену}

5. Взгляд на Бонапарта

В тот миг, когда Бонапарт покидает Европу, когда он расстается с жизнью и устремляется к смерти, нам подобает вынести суждение об этом двуликом человеке, изобразить Наполеона истинного и ложного: целое слагается здесь из были и небыли, тесно переплетенных одна с другой.

Вспомните, прошу вас, что говорил я об этом человеке, когда рассказывал о гибели герцога Энгиенского, когда изображал его действия до, во время и после русской кампании, когда излагал содержание моей брошюры «О Бонапарте и Бурбонах». Некоторый свет на характер Наполеона проливает и сравнение его с Вашингтоном в (шестой) книге моих «Записок».