Замогильные записки

«Что же это! — говорила я сама себе, — повсюду одни страдания!»

И я взглянула на нее со слезами на глазах — она не могла не понять моего взгляда. Увы! воспоминания мои пронзали толщу лет и переносили меня в прошлое! Эта женщина, которую молва величала прекраснейшим цветком в венце эпохи, уже десять лет сносила удары судьбы; страдания ближних, которые она переживала вдвойне, убивали ее!..

Когда, движимая давними воспоминаниями и неодолимой потребностью, я переехала в Аббеи-о-Буа, та, подле которой я стремилась поселиться, уже не жила в крохотной комнатке на четвертом этаже: г‑жа Рекамье сменила эту келью на более просторное жилище в том же доме. Именно там я увидела ее вновь. Смерть похитила многих из тех сражавшихся на политическом поприще бойцов, что прежде окружали г‑жу Рекамье, и в живых из ее друзей оставался едва ли не один г‑н де Шатобриан. Но и для него пробил час обманутых надежд и королевской неблагодарности. Он поступил мудро: простился с мнимыми атрибутами счастья и оставил неверное могущество трибуна ради другой, более прочной власти.

Я уже говорила, что в гостиной Аббеи-о-Буа занимаются не одной литературой, и все страждущие с надеждой взирают на этот дом. Вот уже несколько месяцев я веду разыскания касательно семейства императора и нашла несколько документов, которые, как мне кажется, представляют несомненный интерес.

Королеве Испании * было необходимо во что бы,то ни стало вернуться во Францию. Она написала письмо г‑же Рекамье, моля похлопотать о том, чтобы просьба о ее приезде в Париж было встречена благосклонно. Г‑н де Шатобриан был в ту пору министром, и королева Испании, зная его прямодушие, не сомневалась в успехе своего предприятия. Меж тем выполнить просьбу оказалось нелегко, ибо тогдашний закон обрекал гонениям всех, даже самых добродетельных членов несчастного семейства. Однако г‑н де Шатобриан носил в сердце то великодушное сострадание к несчастью, которое позже продиктовало ему трогательные строки:

В подобострастии меня не упрекнешь,
Но если гибнет царь, его мне жалко все ж.
Хоть ненавистна мне кичливость фараона,
Я б сострадал ему, лишись теперь он трона, —
Вчерашний властелин, возвышенный своим
Несчастьем тягостным, он будет мною чтим ²¹

Г‑н де Шатобриан вошел в положение несчастной женщины; он спросил себя, обязывает ли министерский долг опасаться этого слабого создания, и, ответив отрицательно, написал г‑же Рекамье, что г‑жа Жозеф Бонапарт может возвратиться во Францию, осведомившись притом о ее местонахождении, дабы отправить ей через г‑на Дюрана де Марея, в ту пору нашего посла в Брюсселе, позволение приехать в Париж под именем графини де Вильнёв. О том же он известил г‑на де Фагеля.

Я с тем большим удовольствием рассказала об этом случае, что он делает честь и просительнице, и удовлетворившему просьбу министру: ее благородная доверчивость достойна его благородного милосердия».

Поступок мой не заслуживает тех чрезмерных похвал, которых удостоила его г‑жа д’Абрантес, однако, поскольку рассказ ее об Аббеи-о-Буа нуждается в дополнениях, я расскажу о том, что она забыла или опустила.

Капитан Роже, подобно Кудеру, был приговорен к смерти. Пытаясь спасти его, г‑жа Рекамье попросила меня о помощи. За этого соратника Карона хлопотал также Бенжамен Констан, вручивший брату приговоренного следующее письмо к г‑же Рекамье:

«Непростительно с моей стороны, сударыня, снова докучать вам, но не моя вина, что у нас так часто приговаривают к смертной казни. Письмо это вручит вам брат несчастного Роже, осужденного на смерть вместе с Кароном. Дело тут самое отвратительное и самое известное *. Лишь только г‑н де Шатобриан услышит это имя, он все поймет. Он имеет счастье быть украшением нынешнего министерства, и притом единственным из министров, кто еще не пролил крови. Не стану продолжать: остальное доскажет ваше сердце. Прискорбно, что мне вечно случается писать вам по столь печальным поводам, но вы простите мне, я знаю, и прибавите еще одного несчастного ко всем тем бесчисленным страдальцам, которые обязаны вам своим спасением.

С бесконечной нежностью и уважением Б. Констан.

Париж, I марта 1823 года».

Выйдя на свободу, капитан Роже поспешил засвидетельствовать признательность своим спасителям. Я, по обыкновению, проводил вечер у г‑жи Рекамье: внезапно на пороге появляется этот офицер. С южным акцентом он говорит: «Без вашего заступничества голова моя скатилась бы на эшафот». Мы пришли в изумление, ибо давно забыли о своем благодеянии; он же, покраснев, как рак, возмущенно твердил: «Неужели вы не помните?.. Неужели вы не помните?..» Напрасно пытались мы оправдаться, принося тысячу извинений за нашу забывчивость: он удалился, гневно бряцая шпорами, разъяренный так сильно, как будто мы не спасли его, а погубили.