Замок

— Как тебе объяснить, — затруднилась Ольга. — Мы не боялись ничего в грядущем, мы страдали от настоящего, кара уже постигла нас. Люди в деревне только и ждали, что мы к ним выйдем, что отец снова откроет мастерскую, что Амалия, которая замечательные платья умела шить, правда только для самых зажиточных и уважаемых семей, снова начнет брать заказы, все ведь переживали из-за того, как с нами обошлись; когда в деревне уважаемое семейство вдруг вот так напрочь из жизни выпадает, каждому хоть маленькая, но все равно невыгода получается; они полагали, что, отрекшись от нас, просто выполнили свой долг, да и мы на их месте поступили бы не иначе. Они ведь даже не знали толком, из-за чего сыр-бор разгорелся, лишь знали, что посыльный, зажав в пригоршне какие-то бумажные обрывки, в «Господское подворье» вернулся, Фрида видела, как он выходил, как возвращался, ну и перемолвилась с ним, и то, что узнала, немедля всем разнесла, но опять-таки не из вражды к нам, а просто сочла своим долгом известить общину, как в подобном случае и любой другой на ее месте поступил бы. А после-то всем в деревне, как я уже сказала, только того и хотелось, чтобы все у нас разрешилось добром. Так что приди мы к ним однажды с известием, что у нас снова все в порядке, что, к примеру, просто случилось недоразумение, тем временем полностью разъяснившееся, или что хотя проступок и имел место, но он заглажен словом и делом, или — людям вполне хватило бы даже этого — что благодаря нашим связям в Замке нам удалось все дело как-то замять; да нас бы с распростертыми объятиями приняли, радости и поцелуям не было бы конца, пир горой, да не один, закатили бы, ведь с другими семьями такое несколько раз бывало, я сама помню. Впрочем, и известия никакого не потребовалось бы; приди мы просто так, начни как ни в чем не бывало возобновлять прежние знакомства, ни единым словом злосчастную историю с письмом не поминая, и этого оказалось бы вполне достаточно, люди с превеликой радостью прекратили бы это дело обсуждать, ведь помимо страха тут еще и отвращение было, дело-то неприятное, некрасивое, стыдное, из-за того от нас и отвернулись, лишь бы ничего больше об этой истории не слышать, не говорить, не думать и вообще никоим образом ее не касаться. Ведь и Фрида об этом деле разболтала отнюдь не для того, чтобы нашей беде порадоваться, а только чтобы себя и других от нее оградить, чтобы всю общину поставить в известность — мол, случилось нечто такое, от чего всеми правдами и неправдами лучше держаться подальше. Не в нас тут было дело, не в нашей семье, а в самой истории, мы же лишь постольку были виноваты, поскольку в эту историю оказались замешаны. Так что выйди мы просто на люди, спокойно отбросив все старое, всем своим поведением показывая, что мы это дело изжили, преодолели, неважно как, и люди всем миром убедились бы, что дело это, каким бы оно ни было, никогда больше не всплывет и обсуждаться не будет, — даже этого было бы достаточно, чтобы все загладить, все и всюду снова рады были бы нам помочь, пусть само дело забылось бы не вполне, но нас бы поняли и постарались помочь забыть его полностью. Мы, однако, вместо этого сидели взаперти дома. Не знаю, чего мы ждали, наверно, какого-то решения Амалии, она в то утро как захватила в семье власть, так больше и не выпускала. Причем ничего особенного для этого не сделала, не было ни приказов, ни просьб, она, пожалуй, одним молчанием этого добилась. Мы-то, остальные, беспрерывно что-то обсуждали, шушукались по углам с утра до вечера, а отец иной раз даже и среди ночи в приступе страха меня к себя звал, и я полночи на краю его кровати сидела. А то мы двое, с Варнавой, который тогда во всей этой истории вообще ничего толком не понимал и кипятился страшно, объяснений требовал, причем всегда одних и тех же, чувствовал, наверно, что радостей беспечной юности, предвкушаемых всеми сверстниками, ему уже не видать, и вот мы с ним рядышком сидим, в точности как сейчас с тобой, К., и не заметим иной раз, как ночь пройдет и утро настанет. Матушка — та самая слабая из нас оказалась, наверно, потому, что не только общее наше горе несла, но и горе каждого как свое переживала, уже вскоре мы с ужасом заметили в ней перемены, которые, мы чувствовали, всей нашей семье предстоят.