Замок

— Страдаю, — медленно проговорил К. и про себя улыбнулся, ибо как раз сейчас он не страдал от этого ни чуточки. Да и любезность Бюргеля особого впечатления на него не произвела. Дилетантство, чистой воды дилетантство. Не зная обстоятельств, при которых воспоследовал вызов К., трудностей, которые этот вызов в общине и в Замке встретил, всех запутанных хитросплетений, которые выдались уже во время его пребывания здесь или еще только намечаются, — ничего обо всем этом не ведая, даже вида не показывая, как следовало бы ожидать, от секретаря, что ему хотя, бы отдаленно кое-что о деле известно, он вызывается вот так запросто, одним мановением руки, с помощью жалкого блокнотика, все сразу взять и уладить.

— Сдается мне, вам уже довелось изведать некоторые разочарования, — заметил Бюргель, тем самым все же доказывая, что худо-бедно в людях разбирается, да и вообще, как время от времени, с самой первой минуты в этой комнате, внушал себе К., Бюргеля недооценивать не следовало, однако здраво судить о чем бы то ни было, кроме собственной усталости, ему, при нынешнем состоянии, было сложно. — Нет-нет, — продолжал Бюргель, словно отвечая на мысли К. и услужливо избавляя его от труда их высказывать, — разочарования не должны вас пугать. Здесь, по первому впечатлению, многое рассчитано на то, чтобы людей отпугнуть, а новоприбывшему иные преграды и вовсе кажутся глухой стеной. В истинное положение вещей я вникать не собираюсь, быть может, видимость и впрямь соответствует сути, на моем посту мне об этом судить трудно, нет, знаете ли, необходимой дистанции, но поверьте, иной раз выпадают случаи, которые в общий ряд почти никак не вписываются, случаи, при которых одним словом, одним взглядом, одним доверительным жестом человек может достичь гораздо большего, чем другие способны добиться ценой изматывающих, пожизненных усилий. Да-да, так оно и есть. Правда, с другой стороны, в конечном счете эти случаи все равно вписываются в общий порядок, поскольку никто их никогда не использует. Но почему, почему их не используют, снова и снова спрашиваю я себя?

К. понятия не имел почему, он хотя и чувствовал, что слова Бюргеля очень даже имеют к нему касательство, однако именно сейчас все имеющее к нему касательство внушало ему крайнее отвращение, он даже голову слегка в сторону отвел, как бы пропуская вопросы Бюргеля мимо себя и всем видом показывая, что вопросы эти не способны его задеть.

— Ведь вот, к примеру, — продолжал Бюргель, вдруг потянувшись и во весь рот зевнув, что странно не вязалось с глубокой серьезностью его рассуждений, — все секретари вечно жалуются, что они, дескать, вынуждены большинство деревенских допросов проводить в ночное время. А с какой стати они на это жалуются? Потому ли, что ночные допросы их так утомляют? Или потому, что ночью предпочли бы почивать? Нет, на это они нисколько не жалуются. Разумеется, и среди секретарей, как повсюду, есть более и менее прилежные, но на слишком большую нагрузку никто не жалуется, тем более публично. У нас такое просто не принято. В этом отношении мы не ведаем различий между рабочим временем и нерабочим. Подобная мелочность нам чужда. Что в таком случае могут иметь секретари против ночных допросов? Может, чего доброго, это забота о посетителях? Да нет, нет, какая там забота! В отношении посетителей секретари никаких забот не знают, тут они совершенно беспощадны, впрочем, ничуть не более беспощадны, чем к самим себе: они не щадят посетителей ровно так же, как не щадят себя. Кстати, именно эта беспощадность, а точнее, жесточайшее соблюдение служебного долга, и есть самая большая забота о посетителях, о какой те только мечтать должны. Да и посетителями, в сущности, подобная беспощадность безоговорочно признается — пусть поверхностный взгляд стороннего наблюдателя этого и не заметит; взять хотя бы те же ночные допросы, они посетителям необычайно по душе, никаких существенных возражений или жалоб против ночных допросов от них не поступает. Откуда в таком случае неприязнь к ночным допросам у секретарей?

И этого К. не знал, он вообще знал так мало, даже не мог толком понять, всерьез Бюргель требует от него ответа или только для вида. «Если ты пустишь меня к себе в постель выспаться, — пронеслось у него в голове, — я завтра к обеду, а еще бы лучше к ужину, тебе на все вопросы отвечу». Но Бюргель, похоже, не обращал на него внимания, слишком занимал его вопрос, которым он сам себя озадачил.