Замок

— Я подумаю над твоими словами, — пообещал Николай.

Каманин подошел к Мазуревичуте.

— Ты тоже заготовил для меня наставление? — спросила она.

— Это не наставление, это всего лишь мои мысли о том, что важно для каждого из здесь присутствующих, — возразил Каманин. — Но если ты хочешь, могу ничего не говорить.

— Нет, почему же, говори. С большим удовольствием послушаю.

— В молодости я вывел одно правило, которому старался следовать всю жизнь. Мне кажется, оно вполне подходит и тебе: жить нужно так, чтобы твое присутствие было необходимо, а отсутствие заметно. Для политика это крайне важно.

— Мне нравится твое правило, Феликс. За него я не только готова выпить, но взять его и на вооружение.

Каманин и Мазуревичуте выпили.

Каманин подошел к Небельскому.

— У одного философа я когда-то прочел: пока у нас свежее знание, оно непобедимо, но, старея, оно теряет свои достоинства. Это потому, что Бог всегда движется вперед. А мы почему-то думаем, что Он неподвижен. Возможно, это наша главная ошибка, Иван.

— Не знаю, Феликс. Мне всегда казалось, что в мире должно быть нечто, что является постоянным. А все движется благодаря нему. Но теперь я уже так в этом не уверен.

— Вот видишь, ничего не сохраняет всегдашнюю неподвижность. Даже наши представления о постоянном. Выпьем за вечное движение. Даже неподвижное должно двигаться.

— Давай выпьем, — согласился Небельский. — Даже если это и не так, все равно это ничего не меняет.

— А вы мне что-нибудь скажите? — спросил Лагунов.

Каманин живо обернулся в его сторону.

— Скажу, Сергей Станиславович. Пишите правду — и все остальное окажется второстепенным.

Каманин приблизился к Варшевицкому.

— Знаешь, Кшиштоф, большинство писателей пишут свои произведения для других. А надо — для себя. А уж потом, как получится. И если тебе собственное творение не интересно, оно точно не заинтересует читателей. А если и заинтересует, то очень быстро забудется. Писатель — это тот, кто разговаривает с тем, кто неизмеримо выше него и переносит это общение на бумагу. А если общение не получается, так о чем же писать. Это то, что я всегда хотел донести до тебя.

Каманин подошел к Андрею. Несколько мгновений он грустно смотрел на юношу.

— Честно говоря, не знаю, что тебе сказать. Не потому, что сказать нечего, а потому, что никакие слова до тебя не доходят. Они отскакивают от твоего сознания, как мячики от стены. Пожалуй, я повторю тебе одну фразу, которую услышал однажды в молодости, хотя, возможно, тебе нужны совсем другие слова. И все же: мы никогда не получим то, что хотим, пока не будем благодарны за то, что имеем. Подумай, вдруг тебя это наведет на конструктивные мысли.

Каманин снова вернулся к Марии в центр зала.

— Это все, что я хотел вам сказать, дорогие мои, — произнес он. — На этом вся формальная часть завершена. Будем веселиться.

— Феликс, а мне ничего не скажешь? — вдруг спросила Мария.

Каманин повернул в ее сторону голову.

— Нет, Мария, тебе я ничего сказать не хочу. Все, что хотел, уже сегодня я произнес, но никого воздействия мои слова на тебя не оказали. Так что думаю, что-то еще говорить, нет никакого смысла.

129

Стемнело так, что горящие в каминном зале свечи уже не компенсировали нехватки природного света. Все невольно потянулись на террасу, вслед за ними туда направились и две официантки, разносившие на подносах шампанское, вино, водку и легкие закуски.

Эмма Витольдовна с двумя бокалом вина в руке подошла к Мазуревичуте. Один из них протянула литовке.

— Рута, я хочу с вами выпить, — сказала Эмма Витольдовна. В ответ Мазуревичуте настороженно посмотрела на нее. — Я понимаю ваши чувства, — продолжила Эмма Витольдовна. — Но не хочется расставаться на такой ноте. Прошу меня извинить. Сама не понимаю, что на меня нашло. Все эти году тщательно старалась сохранять спокойствие, смотреть на свое прошлое, как на давно прочитанный роман. И тут такая вспышка. Получается, столько лет я себя обманывала. Глупо как-то.

— Готова считать эту сцену недоразумением, — ответила Мазуревичуте. — Давайте выпьем — и все забудем. Мало ли что в жизни случается. Главное вовремя понять, что произошло что-то не то. А вот с этим у многих бывают затруднения.

Женщины чокнулись и выпили.

— И все-таки я до сих пор не могу до конца успокоиться, — произнесла Эмма Витольдовна. — Не могу отделаться от ощущения какого-то краха. Вы понимаете меня?

— Пожалуй, не совсем, — подумав, ответила Мазуревичуте.

— А я думала, что у вас точно так же. Раны не заживают, обиды не проходят, нереализованное все так же требует реализации. И так до бесконечности. Мы только накапливаем все это, и однажды наступает момент, когда весь этот загашник выходит на поверхность. И тогда понимаешь, что не представляешь, что с этим делать. А делать что-то надо, потому что мешает. И не знаешь, как избавиться от этого чувства.

— Я думаю, это в основном от безделья. Мне, честно говоря, некогда даже рефлексировать на эти темы.

— Полагаете, что я бешусь от скуки? Вы не представляете, насколько я занята. Дни проходят незаметно.

Мазуревичуте пожала плечами.

— Возможно, это не та занятость.