Замок

— Это неправильно, когда в другом человеке мы видим большее содержание, чем в самом себе. Даже если это так, его содержание тебе не должно стать указом, оно только для него. Но продолжай.

— Я почти уже завершил. Я поехал в монастырь, он на Волге, рядом нет больших городов, так что, как я и хотел, место уединенное. Теперь я послушник, мне осталось полгода до пострига. Вот и все, отец. Я долго думал — отправляться ли к тебе на день рождение? И решил поехать. Это последний мой выезд свет, всю остальную жизнь я проведу в скиту. Там очень суровый режим, никаких посещений, никаких отлучек. Я готов к такой жизни. Это наша последняя встреча.

Каманин смотрел на сына и уже не в первый раз думал о том, что все его дети разительно не похожи друг на друга. Как будто ему предложили некую модель человечества. Если Николай замурует до конца жизни себя в монастыре, это будет гигантская ошибка. Пройдет не так уж много времени — и он начнет глубоко сожалеть о своем выборе. Николай не сможет уничтожить свой талант музыканта, даже укрывшись от мира. Это сейчас под давлением обстоятельств, влияние этого Отца Иллариона его дар угнетен, задвинут куда-то на самый край сознания. Но как только нынешние муки ослабеют, станут уходить в прошлое, его большой дар вернется и потребует снова выпустить его на свободу. А ее-то как раз и не будет. И тогда у Николая начнется новый этап, только уже других страданий. Он не осознает, что подлинные его мучения начнутся именно тогда, и они могут оказаться даже еще сильней, чем те, что он переживает в связи с гибелью девушки. Во имя Оксаны он, его отец, должен спасти сына от этого рокового заблуждения, глубокого ошибочного поступка. Сейчас Николай будет сопротивляться, но придет минута, когда скажем ему спасибо.

Каманин снова сел рядом с сыном.

— Выслушай меня, сынок, постарайся, по крайней мере, с ходу не отвергать того, что я скажу. А еще будет лучше, если ты задумаешься над моими словами. Обещай, что, по крайней мере, ты их примешь во внимание, даже если многое мною сказанное тебе не понравится.

— Обещаю, отец.

— Спасибо. Из твоих слов я понял, что ты смотришь на Отца Иллариона, как на своего спасителя и благодетеля.

— Да.

— У меня иное о нем мнение. Если он по-настоящему заботился бы о тебе, он бы не стал уговаривать тебя отречься от мира, замуровать намертво в себе свои таланты. Наоборот, он бы сделал все от него зависящее, чтобы вернуть тебя в мир, заставить еще больше развить свое дарование. И тем самым принести пользу людям и таким образом искупить, насколько это вообще возможно, твой грех.

— Отец, он предлагает мне служение Богу, и я согласен с ним.

— Но почему он, а вслед за ним и ты считаешь, что монашество, затворничество — это служение Богу, а развитие данным тебе Богом таланта служением не является. Да, такой традиции много лет, но это вовсе не является аргументом в ее истинности. Ты считаешь, что на тебе большой грех. И я во многом с тобой тут солидарен. Но вот с чем решительно не согласен, так это со способом его искупить. Вот ты полагаешь, что высшее достижение человека превращение его в святого.

— А разве не так? — Николай не сводил глаз с отца.

— А ты не задумался, какую пользу принесли святые человечеству? Я специально изучал этот вопрос. И мой ответ — никакую. На самом деле святость — это в каком-то смысле освобождение от всего человеческого в человеке. Возможно, они с чем-то где-то там и сливаются, но и для Вселенной это не имеет ровным счетом никакого значения. По сути дела это бесполезные люди и для земной жизни и для жизни небесной. Вижу, ты удивлен моим выводом.

— Вряд ли я когда-нибудь приму его.