Замок

— Но мне нет необходимости клеветать, — продолжал К., — потому что ты ведь его не любишь, тебе это только кажется, и ты будешь мне благодарна, если я избавлю тебя от этого заблуждения. Подумай сама: ведь если бы кто-нибудь захотел увести тебя от меня — не силой, а по возможности точным расчетом, — то он должен был бы действовать именно через этих помощников. С виду добрые, веселые, дурашливые, безответственные, слетевшие сверху, из Замка ребята, прибавь сюда еще толику детских воспоминаний, — ведь уже все это очень достойно любви, особенно если учесть, что я во всем чуть ли не полная им противоположность; к тому же я все время убегаю по делам, которые тебе не вполне понятны, которые тебя раздражают, которые сводят меня с ненавистными тебе людьми, и что-то от этого — при всей моей невиновности — переносится и на меня. В целом все это просто-напросто коварное, хотя и очень умное использование недостатков наших отношений. Любые отношения имеют свои недостатки, тем более — наши, ведь мы из совершенно разных миров, и с тех пор, как мы узнали друг друга, жизнь каждого из нас пошла по совершенно новому пути, поэтому мы чувствуем себя еще неуверенно, ведь все это слишком ново. Я не говорю о себе, это здесь не так важно, ведь, в сущности, для меня с тех пор, как ты в первый раз на меня посмотрела, все это — сплошные подарки, а привыкнуть к тому, что тебе делают подарки, не так уж трудно. Но ты, не говоря уже обо всем прочем, была оторвана от Кламма; я не в состоянии вполне оценить, что это значит, но некоторое представление об этом я все-таки уже получил; начались шатания, невозможно было разобраться в себе, и хотя я всегда был готов тебя понять, но все-таки я не всегда был рядом, а когда я был рядом, то тебя порой удерживали твои мечтания или нечто еще более живое, как, например, эта хозяйка, короче, бывали такие периоды, когда твой взгляд отворачивался от меня, тебя влекло что-то такое неопределенное — бедное дитя, — и в такие моменты достаточно было поставить в направлении твоего взгляда подходящих людей, и ты из-за них уже обо всем забывала, поддавалась наваждению; верила в эти мгновения в призраки, в старые воспоминания, в то, что эта, в сущности, ушедшая и все дальше уходящая прошлая жизнь — все еще твоя нынешняя, настоящая жизнь. Ошибка, Фрида, не что иное, как последнее и, если разобраться, жалкое затруднение на пути к нашему окончательному соединению. Приди в себя, опомнись; даже если ты думаешь, что помощники посланы Кламмом (а это совсем не так, они пришли от Галатера), и даже если, используя это наваждение, они смогли тебя так заворожить, что ты даже в их грязи и в их распутстве думаешь найти следы Кламма, — так же как кому-то может показаться, что он видит в куче навоза потерянный когда-то драгоценный камень, хотя в действительности он не смог бы его там найти, даже если бы он там и был, — то все-таки они всего лишь обычные парни вроде тех слуг в хлеву, разве что у них нет того здоровья: немного свежего воздуха — и они уже больны и валятся в кровати, которые, правда, они со свойственной слугам пройдошливостью умеют отыскивать.

Фрида положила голову на плечо К.; обнявшись, они молча ходили взад-вперед.

— Если бы мы, — медленно, спокойно, почти умиротворенно сказала Фрида (так, словно знала, что ей отпущено совсем немного времени отдыхать на плече К., но этим временем она собиралась насладиться до конца), — если бы мы сразу, в ту же ночь, уехали, мы сейчас могли бы быть где-нибудь в безопасности, всегда вместе, твоя рука — всегда рядом, за нее можно ухватиться; мне так нужно, чтобы ты был рядом; с тех пор, как я узнала тебя, я так одинока, когда тебя нет рядом; поверь, единственное, о чем я мечтаю, — это чтобы ты был рядом, больше ни о чем.

В этот момент в боковом ответвлении коридора кто-то вскрикнул; это был Иеремия, он стоял там на нижней ступеньке, на нем была только рубашка, но он накинул на себя платок Фриды. Что за вид у него был: волосы всклочены, жидкая борода словно вымокла под дождем, в выпученных глазах мука, мольба и упрек, смуглые щеки покраснели, но так, словно были сделаны из фарша, голые ноги дрожали от холода, и вместе с ними дрожала длинная бахрома платка; он выглядел как убежавший из лечебницы больной, при виде которого можно думать только о том, как уложить его обратно в постель, — и ни о чем больше. Так восприняла это и Фрида, она выскользнула из-под руки К. и мгновенно оказалась внизу, около помощника. Ее близость, заботливость, с которой она поплотнее укутала его в платок, и поспешность, с которой хотела сразу же увести обратно в комнату, казалось, уже сделали его немного сильнее; он как будто только теперь узнал К.