Замок Арголь

Тревожный и колеблющийся свет светильника в руке Герминьена выдавал очевидную обветшалость, и было видно, что подземелье, сообщник каких-то тайных и преступных любовных историй, с незапамятных времен отдано было на откуп запустению. Большие кучи строительного мусора, обрушившегося с узкого свода, лежали повсюду, и белесоватый налет до крайности облупившихся стен говорил о том, что даже на самой глубине климат сохранял здесь неизменную влажность. Специфический запах дерева, подвергшегося длительному воздействию плесени в закрытом пространстве, дошел до их ноздрей. В то время как они с трудом прокладывали себе дорогу сквозь обломки строительного мусора и изъеденные временем балки, остатки которых прогибались до земли, Альбер ощутил внезапное чувство дурноты, осознав, что длинные полотна паутины, плотная сеть которой, покрытая вековой пылью, казалось, должна бы растянуться на всю ширину подземелья, были кем-то совсем недавно прорваны и висели со всех сторон вдоль стен, опутывая их своими гнусными занавесями, — тогда как в самом центре коридора оставалось необъяснимо свободное пространство.

Подземелье беспрестанно разветвлялось, и вскоре они окончательно сбились с пути. Тем не менее, преодолев множество деревянных лестниц, ветхих и обваливающихся, которые то и дело возникали в его темном коридоре, они поняли, что выход из подземелья, вне всякого сомнения, находится в одном из верхних этажей замка. Однако на это замечание, которое сделал Альбер со страстной живостью, вовсе не оправдывающей его по существу незначительное содержание, и тон которого поразил его самого, со стороны Герминьена последовало одно только непроницаемое молчание. Вскоре они остановились перед перегородкой из грубых дубовых брусьев, и сердце Альбера забилось от волнения, всю глубину которого не могло бы объяснить одно лишь простое любопытство, в то время как Герминьен со скрупулезной поспешностью искал во тьме — и вскоре нашел его — тайный механизм, управлявший этим последним выходом. Тяжелая дубовая панель бесшумно соскользнула, и Альбер и Герминьен оказались в спальне Гейде. В этот последний час исхода дня здесь царила почти полная темнота, и запахи редких духов, наполнявшие комнату, окутывали меха и светлые занавеси, накладывая на все предметы печать столь тайной интимности, что Альбер и Герминьен остановились, словно на пороге запретного места. И тут взгляд Альбера обратился к кровати, в своих бесконечно сладострастных, изящных изгибах словно сохранявшей совсем недавний отпечаток женского тела, которое, казалось, все еще давило на нее своим богатым и могучим великолепием, всей восхитительной тяжестью своих усталых членов, — и тело его охватила страшная дрожь. Долго они еще пребывали в молчании. Быть может, если бы Альбер из глубины своей тревоги обернулся тогда, он увидел бы, как на лице его друга блуждает язвительная улыбка, несомненная и неприличная дерзость которой словно свидетельствовала о невозмутимом самообладании и, казалось, тогда же подтвердила то странное равнодушие, которое он демонстрировал в течение всего их обследования пещеры, ко всем деталям которого он отнесся с хладнокровием зрителя, заранее и с полнейшей трезвостью предчувствующего исход. Постепенно в комнате наступила глубокая ночь, и красноватые отблески, отбрасываемые догорающим светильником, одни освещали ее, словно во время траурного бдения, которому длящееся молчание сообщало невыносимо торжественный характер. И когда они вновь проникли в подземелье, то его грязные сумерки — так показалось им обоим — принесли неожиданное чувство утешения.