Замок братьев Сенарега

«Спасибо вам, противники мои, напевал Джироламо, добавляя к сложенной кем—то балладе собственные куплеты, спасибо! Тебе, турок Ибрагим, тебе, португалец Галлего, тебе, венецианец Феличе! И вам, арабы, испанцы, корсиканцы, французы, датчане, британцы — всем храбрецам, с кем посчастливилось мне сразиться! Ваша сталь, взрезав мою просоленную, пропеченную солнцем шкуру, примешалась к крови моей, влилась в мышцы рук, сделала твердым сердце! Ваш гордый дух, отлетев под моим мечом к всевышнему или в ад, отдал частицу молодецкой дерзости моему духу!»

Галея приближалась к лиману. Молодой патрон подозвал юнгу и приказал передать высокородному синьору Никколо Гандульфи нижайшую просьбу почтительного сына — готовиться к прибытию.

При мысли об отце Джироламо нахмурился. Старый нотариус гневался на своего отпрыска, синьора отца пришлось даже ненадолго запереть. Как яро он, такой маленький и щуплый, буйствовал в каюте, как ругался! Джироламо боялся даже, что Синьор отец в бешенстве его проклянет. Но нет, не решился на то, пожалел родную кровь старый нотариус из Каффы.

Случилась меж ними размолвка, в сущности, из—за пустяка. Перед их уходом из Каффы отплыла каторга[103] богатого генуэзского купца. Еще в гавани Джироламо бросал алчные взоры на груженную благовониями и щелком галею; и вот, в открытом море, нежданно для себя нагнал торговца. И не выдержал — напал все же на добычу, казавшуюся легкой. Мессер Никколо, конечно, знал, чем промышляет вернувшийся блудень, не поминал поколения честнейших нотариусов—предков, не корил. Но после первого выстрела, внезапно прозрев, взбунтовался.

Купец с его людьми, как ни было их мало, бился стойко, держался целый час. Потом пираты не спеша рубили головы пленникам, забавлялись с их женщинами. Потом грузили на галею Джироламо богатую добычу, топили захваченный корабль. Затем открылось досадное: из малой пушчонки, бывшей у него на борту, коварный купец сумел—таки продырявить Джироламову красавицу—галею, да у самой воды. Теперь, отяжелев от награбленного» пиратское судно дало опасную течь; лихой патрон искренне опечалился, что даровал встречным легкую смерть, за такую каверзу причиталась лютая. Пробоину пришлось заделывать, любое волнение на море могло вызвать из—за нее беду. На это ушло тоже время, много времени.

Джироламо не поспел в Леричи в тот день, в который обещал прибыть, подходил на следующее утро. Но разве не могли задержать моряка в дороге нежданная буря или шквал? Разве не мог он потерять сутки, защищаясь от другого рыцаря вольных морских дорог — каталонца, османа, арагонца или островного грека? Что могло, менее чем за сутки, статься с крепким, хорошо охраняемым замком у лимана?

Да вот и он, славный маленький Иллекс[104], близится вместе с берегом, у которого примостился. Отдав последние распоряжения, Джироламо жадно впился взором в белые стены и башни, возведенные братьями — генуэзцами. Как много хорошего ожидает там бедного, настрадавшегося в боях и невзгодах скитальца морей! Там ждет его золото — за доставленные по заказам братьев грузы, за перевозку пушек, припасов, людей; да и добрые товары, взятые с бою вчера на купеческой каторге, наверно, можно будет за хорошие деньги продать им. Там снимет с него грехи отеческим благословением святой человек, столько сделавший уже для него, самый благочестивый, наверно, из всех святых отцов, встреченных в мире Джироламо, — примет у странника исповедь, отпустит содеянное, примирит с ним отца небесного, а заодно — все еще гневающегося земного отца. Там — главное! — молодого Гандульфи ждет, верно, не дождется юная невеста, прекрасная из прекрасных, не распустившийся еще бутон сказочного цветка, который ему первому по заслугам дано будет сорвать.

Патрон довольно улыбнулся. Мария, конечно, чудо как хороша, за Марией — доброе приданое. Но главное даже не в том. Мария — из нобилей, она — Сенарега, дочь славного рода, столетиями стоящего неизмеримо выше всех Гандульфи в Италии, на Великом море и в Леванте. Жениться на Марии — значило приобщить себя к высокородным фамилиям Генуи и всей вселенной, открыть себе дорогу к рыцарскому званию, может, даже к титулу барона или графа. И, чем бы ни занялся Джироламо впредь, никто уже не вычеркнет его с потомством из дворянских книг, из числа благородных, всеми чтимых людей.

Галея быстро подваливала к маленькой бухте на лимане и выступавшему в ней бревенчатому причалу. Патрон сам поднес к пушке поданный ему фитиль. Над лиманом прокатился веселый гул, и с главной башни Леричей, выбросив султан белого дыма, галее ответила бронзовая гакуница. Друга семьи и жениха, видимо, ждали, к встрече его готовились. Из замка неторопливо вышла длинная процессия. Впереди, в белом стихаре доминиканца, шагал, видимо, преподобный отец Руффино Далее — хозяева, ратники, слуги Леричей. Аббат остановил шествие, благословляюще подняв двухаршинное распятие; рядом с ним — Джироламо узнавал их по росту и платью, по начищенным доспехам — стояли синьоры Сенарега, белобрысый немец — комендант, венецианский архитектор, иные люди замка.