Замок братьев Сенарега

Бой неумолимо приближался к берегу, где в бессильной ярости смотрели на него тысячи осман, где в бешенстве метался грозный падишах. Вскоре сражающихся, казалось, стало возможно достать стрелой. И Мухаммед, терзая жеребца шпорами, бросил его в море, словно вода должна была расступиться пред гневом царя, заставил поплыть к судам. Но конные янычары кинулись за ним в волны, схватили под уздцы черного аргамака и, избиваемые взбесившимся султаном, втащили скакуна и всадника обратно, на твердую землю.

Вскоре все было кончено. Греки быстро сняли цепь, и четыре героических галеи, под восторженные крики воинов крепости и горожан, вошли в бухту Золотой рог, после чего железная преграда вновь заняла свое место. В лагере турок воцарилось уныние. Проигранная морская битва не нанесла чрезмерного ущерба армии султана, чья мощь была на суше. Но действие было слишком ярким, чтобы не прослыть вскоре знамением, сулящим османам новые неудачи.

Время шагнуло за полночь, когда султан Мухаммед послал за старым Дауд — беком, вторым визирем, соратником славного Мурада. Войдя в шатер, старик увидел на столе еще не убранные инструменты; увлекавшийся астрологией султан, по — видимому, только что обращался за предсказаниями к небесным светилам. Звезды, судя по всему, мало что поведали молодому падишаху, если вспомнил он о ветхом годами боевом товарище отца.

После боя султан долго бил своим железным кием командующего флотом, перешедшего в ислам болгарина Палда — оглы. Затем отрешил полумертвого ренегата от должности, повелев раздать его имущество янычарам.

— Хочу отдать приказ — отступить от проклятого города тьмы, — сказал Мухаммед, с почтением подняв с ковра простершегося ниц, по обычаю, Дауд — бека.

— Подумай еще, о царь, — промолвил, склонясь, визирь.

Мухаммед было вспыхнул, но сдержал, погасил скорый гнев. Так говорил ему Дауд — бек в годы ранней юности, когда учил биться копьем, мечом и саблей, метать в цель стрелу, водить в сражение малые четы и великие полки, — говорил, намекая на ошибку.

— Я думал, отец, — Мухаммед сел на ковер й пододвинул беку подушку, — Все склоняет разум мой к тому, земля и небесные сферы, — султан махнул рукой в сторону своих астролябий и квадрантов, — хотя сердце и не велит слушаться разума. И Махмуд тоже к тому ведет речь.

Твой первый визирь мудр, о счастливый царь, — сказал Дауд — бек. — Махмуд тебе служит честно и говорит, что мыслит за благо, но Махмуд — серб. Только турку, каков я, — Дауд — бек коснулся белой волны своей бороды, — дано услышать, что повелевают предки, сотни лет назад снявшиеся с кочевий, чтобы искать лучшей доли у берегов теплых морей. Только ухо старого турка учует тайный глас родного народа — не языки досужих ратников у костра да на походном базаре, — глубокий, вещий голос племени твоего.

— Я слушаю, отец, — сказал султан.

— Назад дороги более нет, о царь. — Голос визиря звучал глухо от сдерживаемого волнения. — Куда пойдет, не взяв этот город, со срамом в душе твой народ? К какой судьбе? Что ждет его на постыдном и горестном пути попятном? Удары прежде покорных в своем устрашении, с завтрашнего же дня — поднимающих снова головы, возрадовавшихся ворогов? Разве не воспрянут, как коршуны в час смерти орла, не слетятся в стаю, не двинутся на тебя сегодняшние твои рабы — эмиры Анатолии и караманы, монгольские князья и персы, мамлюки Египта и почти уже сломленные базилеи Трапезунда? Разве не станет стократ легче первосвященнику в Риме собрать кяфиров — рыцарей для нового похода под знаком креста?

— Я слушаю, отец, — повторил султан.

— Эти беды соберутся в единую тучу, падут единою молнией, едва совершится твой первый попятный шаг, о царь, — продолжал старец. — И встретят твой народ устрашенным, ослабевшим духом, утратившим веру в свою мощь. Но главное — разобщенным, ибо если движение вперед сплачивает, попятное — разъединяет людей. Что ожидает твоих осман, о царь, возвратись они завтра в глубины Азии? Ибо и Румелию придется покинуть, ежели отступим, и понтийские, и средиземноморские берега — тоже.

Султан молчал, не отрывая взора от своего состарившегося, но не сломленного годами советника и учителя.

— Назад пути нет, о сын непобедимого Мурада, — повторил Дауд — бек. — Что до сего города — он сгнил давно, ибо сгнила доблесть его доблестных, и сила сильных иссякла. Толкни еще раз, о эмир, и он падет. И дарует тебе всевеликий Аллах победу, царь мира, и порадует гибелью врагов. А народ твой обретет дома и рабов, и отдых за стенами тысячелетней твердыни, и дани окрестных земель, объятых страхом, обогатят твоих верных. Ты победишь, и злой старец, священствующий в старом Риме, приползет скулящим псом к твоему шатру, чтобы лизать перед твоим порогом пыль.

За пологом шатра послышался шум шагов. Молодой султан, подняв голову, прислушался.

— Это вести, отец, — сказал Мухаммеду чей взор снова засверкал. — Если добрые, — учиню, как советуешь ты.