Замок братьев Сенарега

— Рыжий ксендз дьявольски умен, — заметил сотник. — Да неистов, когда, мнит он, вершит дело веры. Тогда и раскрывается, неистовствуя.

— На проповеди первой, — кивнул Бердыш. — Как он тогда говорил своим — о бесах и слугах бесов, о сатанинском злее во святых лампадах! От кого остерегал?

— От нас с тобой. Да к чему звал их — веры своей оплот, здесь воздвигнутый, хранить. Будто малый светоч у края вечного мрака.

— Да не светоч то — ярый факел, — усмехнулся Бердыш. — На нашу и вашу сторону, для поджогов и татьбы, для раздора и смуты.

— Стало быть, пора гасить? — Тудор хлопнул по рукояти своего клинка.

Побратимы еще раз принялись взвешивать сложившиеся в Леричах обстоятельства. Не оплошать для них значило вовремя дать знак своим, все вызнав перед тем о планах братьев — фрягов и посланца Рима. Время близилось.

— Пора гасить, — утвердительно заключил сотник. Пора было тушить малое пламя, от которого на этом, до сих пор чистом берегу и окрест могли возжечься иные, смрадные и страшные огни.

Тудор до конца открылся перед побратимом, как и тот перед ним. Можно было сказать и то, в чем признавался разве что другу — гуситу, Константину Романскому. Храбрости Тудору было не занимать, о том знали многие, недруги и други. Но перед этим зверьем некогда чувствовал, как кровь стынет в его жилах. То был не постыдный страх труса в поединке или в бою. Кровь в жилах храброго Боура леденела от тайного чувства беззащитности перед нечеловеческой, веявшей нездешней жутью мерзкою силой, которой, казалось, нипочем были и мужество, и честь, мертвящей и разлагающей все вокруг. Тлетворное дыхание этой дьявольской силы молдавский воин впервые ощутил в Италии, живя в царстве страха перед инквизицией, видя ее мрачные шествия и костры, чувствуя, как незримые, липкие сети подслушивания и доносов вездесущими своими нитями касаются и его. Сам могущественный, храбрейший Сфорца боялся той силы и остерегал от нее своего капитана.

— Так и самые бесшабашные наши гультяи страшатся кровососов — оборотней, — заметил Бердыш. — Так, читал я в старой книге, грива становится дыбом у льва, когда царь зверей чует диавола.

Лишь покойный отец Константин в долгих беседах избавил Тудора от этого чувства, оставив только омерзение и ненависть к чудовищу. Славный последователь магистра Яна открыл сотнику, в чем сила и слабость латинской церкви и ее всепожирающей, дщери — инквизиции, как следует противостоять обеим, чтобы побеждать. Об этом и говорили вполголоса оба воина еще долго, до темноты. И разошлись, когда в замке зажглись вечерние огни.

17

Новый день в Леричах на этот раз начался с события. На лимане перед замком появилась большая барка под косым парусом, быстро шедшая на пяти парах весел. Судно подгребло к самому берегу, и на песок с борта спрыгнул долговязый молодец во фряжском платье.

Детину встретил на полпути сам мессер Пьетро ди Сенарега. Обменявшись с хозяином несколькими словами, молодой фрязин вручил ему кожаный футляр и торопливо вернулся на ладью, тут же повернувшую обратно.

Полученное письмо братья читали вместе с доминиканцем. В нем были известия для всех — торговые, военные, по делам веры. Было особо для аббата несколько слов, звучавших довольно связно, но понятых только им. В конце сообщалось, что высокородный и благочестивый синьор Джироламо ди Гандульфи, владелец галеи «Балимецца» и иных морских кораблей, успешно справился со всем, что было ему доверено и поручено, и возвратился в Каффу, откуда направится во владения синьоров ди Сенарега. Галея везет синьорам, среди прочего, пять десятков бывалых воинов, пушки и ядра, пищали, свинец, порох, арбалеты и стрелы к ним, различные вина и припасы, зеркала для господских покоев, сосуды, оружие и ткани для торговли. Посланию можно было верить: лист подписал, с приложением печати, сам мессер Никколо ди Гандульфи, старейшина нотариусов города Каффы.

Неделю спустя, значит, галея прибудет опять. Двое братьев и доминиканец прикинули в уме, что надлежит еще успеть до ее прихода и отправились по своим делам.

Весна же брала везде верх надо всем. И в Леричах — тоже, путая карты самых опытных игроков.

Отец Руффино, сидя подле церкви, подозвал для беседы проходившего мимо Мазо; хитрый монах чуял, что не проник до конца в разум и сердце этого юнца, не вызнал всего. Но сердце и разум младшего Сенарега были крепко защищены майским солнцем и запахами Степи; Мазо слушал рассеянно, отвечал невпопад. И отец Руффино с досадой отпустил юношу.