Замок Фрюденхольм

— Нет. Я не думаю, чтобы надутые тюремные чиновники вкладывали в это какой-то смысл.

— А может, еда подается так по-свински специально, чтобы унизить заключенных?

— Конечно, если людей кормить, как свиней, они, естественно, становятся животными. Эти отвратительные жестяные миски, поставленные одна на другую, причем содержимое одной выливается в другую, так, что каша на снятом молоке и коричневый соус смешиваются, придуманы, конечно, не для того, чтобы воспитывать культуру еды и человеческое достоинство.

— Ты был в армии? — спросил Мартин.

— Нет.

— Я был. В армии то же идиотство и унижение человеческого достоинства, как и в тюрьме. Солдат так же бесправен перед командиром, как заключенный перед тюремным служителем. Его унижают и оскорбляют тысячами способов, а он не имеет права ответить. Все построено так, чтобы заставить солдата пресмыкаться и лицемерить. Его существование будет более или менее сносным только тогда, когда он научится пожирать начальство глазами и полностью лишится своей индивидуальности.

— Правда, я не отбывал воинской повинности, — сказал Мадс Рам, — и не умею рассказывать солдатских историй. Но в юности я был секретарем в четырнадцатом отделе Военного министерства, так что я не совсем уж невежда в военном деле и видел немало высоких военных чинов. Они были очень шумны и хвастливы. Но это было в мирное время. После начала войны хвастливости у датских офицеров, наверно, поубавилось.

— А может быть, все это делается со смыслом? Может, буржуазное государство сознательно превращает людей в лицемеров?

— Не знаю, — задумчиво промолвил адвокат. — В течение моей короткой карьеры чиновника на государственной службе я не смог обнаружить в этом какого-либо смысла. Но, возможно, что ты прав. Возможно, что за всем этим скрываются некие хитрые капиталистические намерения. Ты ведь читал политические брошюры?

— Да, я прочитал всю политическую литературу, какую мог достать. — Мартин с грустью вспомнил о своей прекрасной коллекции политических брошюр, конфискованной полицией.

— Нет, я не служил в армии. И не бывал ранее в тюрьме, — сказал Мадс Рам, — Но я учился в школе. Так называемая высшая школа сознательно калечит человека. В гимназии методично воспитывают карьеристов, лицемеров, поощряют дурные склонности, нужные буржуазному государству.

— Я учился только в сельской школе, — ответил Мартин. — У нас был всего один учитель. Он очень набожный, но справедливый и хороший человек. Старик Тофте очень любит детей и многому нас научил. Высшей школы я не знаю.

— Высшая школа в первую очередь старается сделать человека уступчивым. Это то же, что военная муштра. Ты все же прав, когда говоришь, что в буржуазных учреждениях заложен некий смысл. Деморализующая система наказания в нашей стране — это адекватная форма выражения сущности разлагающегося современного буржуазного общества.

— Я не знаю, что такое «адекватная», — сказал Мартин Ольсен.

— Это такой юридический термин.

— Оскар Поульсен тоже очень любит иностранные слова. Он и сам-то не всегда их понимает.

— Мы страдаем приверженностью к иностранным словам. Поэтому-то нас так трудно понять простым людям.

— Так что ты хотел сказать словом «адекватная»?

— Я хотел только сказать, что грязная тюрьма, в которой мы сидим, — наглядная иллюстрация всего устройства нашего общества.

— Ну, я вижу, мы здесь не зря просидим, — заметил Мартин. — Независимо от того, как повернутся события.

— Конечно, тот факт, что мы получили возможность изучить это великолепное здание изнутри, не может не иметь значения для датских тюрем, — согласился Рам. — Я не знаю, сколько нас здесь, но наше пребывание приведет к таким изменениям, какие тюремному начальству и не снились. Будь уверен!

— Может, посидишь? — предложил Мартин, — Мне ведь тоже нужен моцион.

Рам сел на свою табуретку, а Мартин начал ходить по камере, шесть мелких шажков вперед, шесть назад.

— Да, — заговорил снова адвокат. — Вот мы сидим здесь! А ты мог бы быть толстым социал-демократом и благополучным профсоюзным бонзой. А я состоятельным адвокатом Верховного суда и получал бы жирные гонорары. Мы упустили свой шанс, товарищ!

Вот о чем беседовали в камере № 32, чтобы не говорить о себе. Оба узника жили в добром согласии на крошечной территории камеры и старались не действовать ДРУГ другу на нервы.

В камере была только одна откидная койка, убиравшаяся днем. Но им бросали на пол матрац, и они по очереди спали на полу.

После отбоя, когда в тюрьме все затихало, они могли слышать звуки, доносившиеся из города. Слышали бой часов на ратуше, свистки пароходов в гавани и шум поездов, отправлявшихся в широкий мир. Слышали они также гул моторов и вой истребителей. Слышали мирные звонки трамваев на Вигерслев Алле. Мадс Рам знал, что это десятый трамвай. Подумать только, до чего дошло, мечтаешь прокатиться на трамвае № 10! А раньше он на него и внимания не обращал.