Замок Ист-Линн

Приближался апрель, а вместе с ним — и Пасха. В сильнейшее уныние леди Маунт-Северн повергло письмо ее бабушки, миссис Ливайсон, в котором почтенная особа сообщала, что нуждается в смене обстановки, а посему проведет Пасху вместе с нею, в Кастл-Марлинге. Леди Маунт-Северн пожертвовала бы даже своими бриллиантами, чтобы избежать ее общества, но увы: бриллианты когда-то принадлежали Изабель; по крайней мере, она носила их ранее.

Итак, в понедельник на страстной неделе прибыла старая леди, и Фрэнсис Ливайсон — вместе с ней. Больше гостей не было.

Все шло спокойно до страстной пятницы, но это было обманчивое спокойствие: миледи ревновала, внимание капитана Ливайсона к Изабель выводило ее из себя. Уже на Рождество он открыто восхищался Изабель, а теперь его чувства, казалось, еще более усилились. От кого угодно могла бы стерпеть это леди Маунт-Северн, но не от Фрэнсиса Ливайсона; она страдала оттого, что молодой гвардеец, хотя он и был ее кузеном, стал ей очень дорог, настолько дорог, что для женщины чуть менее осторожной это могло бы стать даже опасным чувством. Лучше бы уж весь мир восхищался Изабель, чем один этот человек. Читатель может спросить, зачем же в таком случае она позволила ему приехать и наслаждаться обществом Изабель, так же, как в Лондоне в прошлом году; но, увы, я не в состоянии ответить на этот вопрос. Да и в самом деле: отчего люди совершают глупости?

В страстную пятницу, после полудня, Изабель отправилась погулять с маленьким Уильямом Вейном; к ним присоединился капитан Ливайсон, и вся троица вернулась лишь к обеду. На леди Маунт-Северн, и без того уже ненавидевшую Изабель, злосчастная судьба наложила епитимью в виде общества миссис Ливайсон, которая не позволила ей пойти прогуляться.

У Изабель осталось совсем мало времени на то, чтобы переодеться к обеду, и она отправилась прямо в свою комнату. Она сидела в халате, Марвел причесывала ей волосы, а Уильям о чем-то весело болтал, усевшись рядом с нею, когда распахнулась дверь и пред ними предстала миледи.

— Где вы были? — спросила она, дрожа от ярости.

Изабель уже знала, что это означает.

— Прогуливались по аллеям и лужайкам, — ответила она.

— Как ты смеешь вести себя столь неприлично?

— Я не понимаю Вас, — сказала Изабель, сердце которой учащенно забилось. — Марвел, ты делаешь мне больно.

Когда женщины, подверженные приступам ярости, перестают владеть собой, они сами не ведают, что говорят. Леди Маунт-Северн разразилась потоком упреков и оскорблений, чрезвычайно унизительных и несправедливых.

— Мало того, что тебя приютили в моем доме, так тебе еще нужно опозорить его? Три часа ты пряталась где-то с Фрэнсисом Ливайсоном! Ты только и делаешь, что флиртуешь с ним с самого его приезда, и на Рождество ты занималась тем же самым.

Этот приступ был более продолжительным и яростным, чем ранее, но причина его была настолько явной, что Изабель воспротивилась, рассердившись почти столь же сильно, как и графиня. Сказать такое в присутствии ее служанки! В своей безумной ревности столь оскорбительно обвинять ее, дочь графа, которая по рождению гораздо выше, нежели Эмма Маунт-Северн! Изабель отстранила Марвел, поднялась и взглянула на графиню, пытаясь говорить спокойно, что стоило ей немалого труда.

— Я не флиртую — сказала она, — и никогда не флиртовала. Я предоставляю это право, — она не сумела скрыть презрения в голосе, — замужним женщинам, хотя мне и кажется, что для них это — менее простительный грех, чем для незамужних. Насколько я успела заметить с тех пор, как живу в этом доме, лишь один из его обитателей флиртует, и это вовсе не я, а Вы, леди Маунт-Северн.

И это была истинная правда о ее светлости. Она побелела от ярости, забыла о хороших манерах и, подняв правую руку, что было силы ударила Изабель по левой щеке. Изабель не могла пошевелиться от боли, смятения и ужаса, и, прежде чем она успела что-либо сказать или сделать, миледи ударила ее левой рукой по другой щеке. Леди Изабель задрожала, словно от внезапного холода, вскрикнула, закрыла лицо руками и упала в кресло. Марвел в ужасе вскинула руки, а Уильям Вейн разразился таким громким ревом, словно это побили его самого. Будучи натурой весьма чувствительной, он испугался. Леди Маунт-Северн закончила эту сцену тем, что влепила подзатыльник Уильяму за поднятый шум, вытолкала из комнаты и обозвала обезьяной.