Замок из песка

Мимолетно усмехнувшись и сообщив, что зато он умеет все, Сашенька обхватил меня за талию и опустил на постель. Руки его были теплыми и ласковыми, в отличие от жестких лап моего партнера Мишки на пробном уроке дуэтного танца. Зато мои ноги он развел в стороны с такой же безжалостностью, как Георгий Николаевич на «растяжке». Видимо, проверялся на истинность еще один миф, что балерины гнутся в постели, как резиновые. И чем больше гнутся, тем больше проявляют страсти… А у меня под правым коленом были сильно потянуты связки.

— Саш… — Я хотела попросить, чтобы он чуть меньше давил на правую ногу, но вдруг поняла, что не могу больше называть его «Сашенькой». И, самое странное, что это почувствовал он.

— «Сашенька» не можешь сказать, да? И правильно… Меня просто трясло, когда твоя Никитина так говорила.

— А как мне теперь тебя называть?

— Да как угодно! Хоть Аполлинарием… При условии, что того мужика, который на меня похож, зовут по-другому.

А дальше все было как в кино. Не в том смысле, что так же красиво и романтично. Просто я, не успевшая к восемнадцати годам приобрести сексуальный опыт, почерпывала сведения в основном с экрана. И этой ночью все до смешного точно воплощалось в моей жизни. И руки, жадно мнущие мои груди, и его полуприкрытые глаза, и дыхание, со свистом вырывающееся из стиснутых зубов. А в темном экране выключенного телевизора отражались его прыгающие светлые ягодицы…

Не было ни особой боли, ни тем более экстаза. Только досада на саму себя, на его влажную от пота грудь, навязчиво прижимающуюся к моей спине, на его жесткие колени и волосатые икры. Мне казалось, что сейчас он должен думать о своей Регине, должен вспоминать о ней. Я чувствовала себя лишней и хотела, чтобы он ушел грустить на свой кухонный матрасик. Но Саша неожиданно сладко потянулся и звонко чмокнул меня в плечо.

— Хорошо-то как было, правда, зайка?

Я кивнула, не желая его обижать.

— Зайка ты, зайка моя длинноногая… Веришь, нет, сто лет у меня уже не было такой эффектной женщины! Да и вообще давненько женщины не было…

Все это странно не вязалось с недавними мучительно стиснутыми висками, с голосом, глухим, словно постепенно теряющим жизнь, с пронзительным и горьким: «Ее звали Регинка…» И вдруг я ясно поняла: он просто не хочет загружать меня своими проблемами и жалеет уже, наверное, о той минутной откровенности, и думает, что мне так удобнее и проще, — ни о чем друг друга не спрашивать, ни о чем друг другу не говорить.

— А знаешь, — прошептала я, проведя пальцем от его переносицы к подбородку, — тот мужчина, который… Ну, ты понял, о ком я говорю… В общем, он женат.

Он шутливо прикусил мой палец, помотал головой, как собака, схватившая кость, а потом раздумчиво произнес:

— Ну что ж… Это очко не в его пользу. По крайней мере, ситуацию для него осложняет, а для меня упрощает… Хотя, если честно, жена не стенка…

Когда-то в школе мы заполняли тесты, определяющие темперамент, и вышло, что я меланхолик. Учительница говорила, что меланхолики — еще ничего, самые непредсказуемые в общении — холерики: те, дескать, могут вскочить, завопить, все порушить и только потом подумать: «А зачем?» В общем, если бы я была холериком, то, наверное, вскочила бы с дивана, перебила все бокалы, швырнула подсвечником в окно. Но меланхолик во мне победил. И я только зажмурила глаза и стиснула зубы. Мысль, высказанная Сашей, была простой и очевидной: «Жена — не стенка»… Что изменилось от того, что Алексей женат? Он перестал быть Алексеем Иволгиным? Он перестал быть самим собой? Он перестал быть тем мужчиной, которого я любила и люблю?!

Но рядом со мной сейчас лежал другой мужчина. Первый мужчина в моей жизни. И, мучимая угрызениями совести, я тихонько уткнулась лицом в его грудь…

* * *

Лешину фотографию я приклеила на место на следующее же утро. Кстати, Антипов отнесся к факту ее существования совершенно нормально. Так, будто ничего другого и не ожидал. Когда он явился в понедельник вечером, снова со своей майонезной банкой и журнальными вырезками, то ничего не спросил ни о Саше, ни о портрете Иволгина на стене. Просто вытащил из внутреннего кармана кримпленовых брюк маленький фотоснимок и протянул мне. Я увидела какие-то валуны и кактусы, развалины древней постройки вдали. А на переднем плане — Алексея, улыбающегося от уха до уха.

— У меня приятельница в архиве Оперного работала, — объяснил Валера, стоя за моим плечом и раскачиваясь с носка на пятку. — Когда театральный музей переоборудовали, у них много лишних снимков осталось. Вот она мне кое-что и отдала. Это с мексиканских гастролей, по-моему… На других карточках труппа в национальных костюмах, Лазорева там еще совсем молодая. А Иволгин даже не знаю, как затесался…