Замок храпящей красавицы

– Костюмчик с плиссированной юбочкой! – взвизгнула Марфа. – К нему нужна блузка, розовая. О, вот же она!

– Вельветовая юбка цвета палой листвы! – задыхалась от восторга Катя. – Умираю!

– Оставь баб под наблюдением Михаила Степановича и рули в кабинет Филиппа Леонидовича, – сказал Юра.

– Иес, босс, – отчеканила я и подошла к дяде Мише, который сел на диванчик, приткнувшийся в небольшой нише.

Любопытство победило воспитание, я спросила:

– Откуда здесь прорва вещей с неснятыми бирками?

Дядя Миша потер глаза.

– Алла Константиновна э… забыл… название смешное… типа алкоголик по шмотью.

– Шопоголик? – предположила я.

– Точно, – улыбнулся старший Корсаков, – дети выросли, заботиться о них теперь не надо. Хозяйство она тоже не ведет, всем экономка рулит, Джорджина.

– Американка? – удивилась я.

– Англичанка, – поправил меня дядя Миша, – ее из Лондона привезли. По‑русски не говорит, разве что «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста».

– Как же ее горничные понимают? – удивилась я.

– Они тайки, тоже нашему языку не обучены, – вздохнул Михаил Степанович, – повар, Жан‑Поль, француз, шоферы – немцы. Из наших только охрана да мы с Фаиной.

– Наверное, трудно работать в доме, где большая часть персонала не владеет русским, – участливо сказала я, – поговорить не с кем.

– Водители в особняк не входят, они при гараже живут, – пояснил дядя Миша, – горничных не видно. Как‑то они умеют себя так ловко вести! Только подумаешь, что девчонка нужна, она уже рядом стоит, улыбается. И фрр! Улетела, на глазах не маячит. Повар готовит здорово, но я его один раз в году вижу, тридцать первого декабря. У Верещагиных обычай, под праздник они челядь собирают, даже дворника зовут, и каждый подарок из рук Филиппа Леонидовича получает. Очень приятно. Презенты дорогие, каждому по желанию. Верещагин заранее узнает, кто чего хочет, в разумных рамках, конечно, и покупает.

– Алла Константиновна не работает, ходит по бутикам и скупает вещи? – предположила я.

Дядя Миша кивнул.

– Ей все равно, лишь бы взять. Размер, цвет, как сидит, ее не волнует. Во второй гардеробной складывают то, что совсем хозяйке не подходит. Да она и не интересуется судьбой тряпок. Свалит пакеты у входа и идет ванну принимать. Вторая ее страсть – разная косметика. Кремы, маски, лосьоны, гели. Есть третья гардеробная, там одних духов пять стеллажей, коробки в целлофан запечатаны. Я Марфе с Катей пока ничего про тот чулан не сказал. Вот если им тут надоест, тогда отведу туда.

– Они здесь на месяц поселятся, – пробормотала я.

– А и пусть, – засмеялся Михаил Степанович, – авось увезут большинство тряпок.

– Почему Алла Константиновна не раздает вещи бедным? – недоумевала я.

Дядя Миша исподлобья взглянул на меня.

– Зачем бомжам дорогое?

– А дочери? – не утихала я. – Они сюда не заглядывают?

– У тех свое добро, – хмыкнул собеседник, – они с матерью во вкусах не совпадают.

– Есть прислуга, – напомнила я.

Старший Корсаков цокнул языком.

– Ты соображаешь? Разве можно поломойке и хозяйке в одинаковом ходить? Домработнице не по рангу платья из Парижа, Лондона и Нью‑Йорка, это не положено.

– Так хозяйка не в Москве отоваривается! – только сейчас догадалась я.

– Исключительно за границей, – поддакнул Михаил Степанович, – Алле Константиновне там веселей, и дорога развлекает.

– Более десяти часов полета в тесном кресле никак нельзя назвать приятным приключением, – возразила я.

Дядя Миша почесал шею.

– Вилка, у Верещагиных свой самолет. Подруг у Аллы нет. Если актрисы барахло унесут, она и не заметит, забыла давно, что приобрела. Ступай, куда звали.

– Как добраться до кабинета Филиппа Леонидовича? – спросила я.

– Иди вперед, до картинной галереи, далее налево и упрешься в дверь, – объяснил он.

Под радостные возгласы Марфы и Кати я вышла в коридор и порысила по бежевому ковру, который сменил бордовый и из шерстяного трансформировался в шелковый. Я шла вдоль стены, украшенной хрустальными бра, и в конце концов очутилась в оранжерее, заставленной кадками с пальмами. Стало понятно: я заблудилась. Ну и как тут найти живого человека, который укажет мне правильный путь?

– Хэлло, мэм, – раздался сбоку тихий мелодичный голос.

Я вздрогнула, повернула голову и увидела смуглую, кареглазую, черноволосую девушку в темно‑синем платье. Михаил Степанович ничуть не преувеличил способности таек возникать в нужный момент. Горничная бойко застрекотала на иностранном языке непонятные слова.

– Ich spreche deutsch[2] , – сказала я, – …э… ай донт спик инглиш. Альмани!

– О, мэм, – расстроилась тайка, – френч?

– Альмани, – повторила я, ощущая себя редкой тупицей, – босс! Ай… э… мне нужен… босс! Чиф! Э… кабинет. Арбайтроум! Ну, там где… хозяин работает. Чиф офис! Ферштеен?

Ну почему в моей школе изучали только немецкий? Я была отличницей, зазубрила наизусть кучу стихов Гете и Гейне, до сих пор могу цитировать культовую «Лорелею» и даже помню древнегерманский эпос, повествующий о Зигфриде, Брунгильде и Кримгильде. Наша училка иностранного языка всегда ставила меня в пример, она почти на каждом уроке повторяла: