Замок лорда Валентина

Для него стало неожиданностью, что какие-то год или два, проведенные на Замковой горе, смогли произвести в нем такой переворот; что Лабиринт — он даже засомневался, любил ли когда-нибудь пещерный город, — в котором он всегда чувствовал себя как дома, теперь вызывал в нем отвращение и страх. Ему казалось, что он никогда раньше не понимал лорда Валентина: но сейчас Хиссун как бы поставил себя на его место и ощутил, не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы понять, какой ужас охватывал душу короналя, когда тот спускался в подземелье.

Хиссун изменился. Покидая Лабиринт, он не представлял собой ничего особенного — был кандидатом в рыцари, но что в том такого для обитателей Лабиринта, на которых не слишком-то действовали такие проявления мирской суеты? Теперь, по прошествии нескольких лет, он возвращался принцем Хиссуном, членом регентского совета. Внешний блеск может и не произвести сильного впечатления на жителей Лабиринта, но вот власть — тем более, что ее добился кто-то из их среды, — другое дело. Они тысячами выстроились вдоль дороги, которая вела от врат Лезвий к внешнему кольцу Лабиринта, толкались и толпились, чтобы получше рассмотреть Хиссуна, который въехал в огромные ворота в королевском экипаже цветов короналя и со своей собственной свитой, будто сам и был короналем. Они не ликовали, не шумели, не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения. Но они глазели на него. Молчаливые, исполненные благоговейного трепета, возможно, с оттенком зависти, они провожали его взглядами, в которых читался угрюмый восторг. Ему показалось, что он заметил своего старого товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизнета и Хойлана и еще с полдюжины других из компании двора Гуаделума. А может быть, и нет: они появились перед его взглядом лишь благодаря игре воображения. Он понял, что хотел увидеть их здесь, хотел предстать перед ними в своих одеждах принца, в огромном экипаже, показать, как маленький оборвыш Хиссун преобразился в принца-регента Хиссуна, над которым подобно второму солнцу витает ореол Замка. Ведь можно хоть раз позволить себе такое проявление мелкого тщеславия? — спрашивал он себя. И тут же отвечал: да, да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь даже святые могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его не обвинишь. Но только чуть-чуть — и все, а потом — дела. Если это превратить в привычку, душа заплывет жиром.

Чиновники понтифекса в официальных масках ждали его на границе внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуна и сразу же доставили его к лифту, предназначенному для правителей и их посланников. Лифт стремительно опустился в самые нижние, имперские, уровни Лабиринта.

Хиссуна незамедлительно разместили в покоях, почти таких же пышных, как и те, что постоянно держали для короналя. Альсимир, Стимион и другие его спутники получили по изящной комнате рядом. Как только чиновники понтифекса закончили возню с устройством Хиссуна, их старший объявил:

— Главный представитель Хорнкэст будет чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.

Помимо своей воли Хиссун ощутил некоторое удивление. Чрезвычайно польщен. Он еще не настолько отвык от Лабиринта, чтобы относиться к Хорнкэсту без благоговения, граничившего со страхом: истинный хозяин Лабиринта, кукловод, кото-

рый дергает за веревочки понтифекса. Чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд. Неужели? Сам Хорнкэст? Трудновато представить, чтобы старик Хорнкэст вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссун. Мой лорд — ни больше ни меньше. Ну что ж, ладно.

Но он не мог позволить себе испытывать хотя бы на йоту благоговейный трепет перед Хорнкэстом. Он сделал так, чтобы посланники главного представителя застали его неготовым, когда пришли за ним, и задержался на десять минут с выходом. Войдя в личную столовую главного представителя — зал настолько великолепный, что даже понтифекс, возможно, счел бы его пышность избыточной — Хиссун удержался от любых приветствий или выражений почтительности, хотя позыв к этому у него промелькнул. Это же Хорнкэст! — подумал он и хотел упасть на колени. Но ведь ты Хиссун! — сердито прикрикнул он на себя и остался стоять, приняв надменный и несколько отчужденный вид. Хиссун принуждал себя все время помнить, что Хорнкэст лишь чиновник; а сам он — особа титулованная, принц Горы, а также член регентского совета.