Замок Монбрён

– Ты молодец хоть куда! И, клянусь Богом, я готов верить, что в схватке твой кулак не игрушка. Что касается твоей просьбы, то я не могу принять твоих услуг без разрешения теперешнего твоего господина, а он вряд ли будет согласен. Притом у меня другие дела, которые не позволяют мне взять тебя с собой. Но скоро, мэтр Черная Борода, придет день, когда я буду нуждаться в твоих услугах, и тогда, пожалуй, напомню тебе о твоем желании.

При этих словах он поднял воина, который отвечал ему грубым голосом:

– Призывай, когда захочешь, я буду твоим.

Потом, обратившись к товарищам, толпившимся за балюстрадой, он закричал страшным голосом:

– Вот это так рыцарь и полководец! Эй, ребята! Неужели никто из вас не прокричит «ноэль»[4] храброму Бертрану Дюгесклену?

– «Ноэль! Ноэль!» – закричала единодушно толпа.– «Ноэль» доброму рыцарю Бертрану! «Ноэль» Отцу солдат![5]

Барон побелел от бешенства, но, прежде чем он успел произнести что-нибудь, Дюгесклен сказал с увлечением:

– Не этот, добрые товарищи, клич приличен вашим мужественным сердцам! Клянусь святым Ивом и Пречистой Богородицей! Я научу вас другому, более звучному и славному. Кричите: «Монжуа Сен-Дени!» и «Да здравствует король Карл!» Слушайте все вы, воины, оруженосцы и вассалы! Что я сказал вашему товарищу Жаку Черной Бороде, всем вам повторяю то же: настанет день, когда вы в состоянии будете расправить свои мощные плечи и пойти на славный бой, вместо того чтобы сидеть, подобно воронам, на расщелинах этого старого замка. Англичане, говорят, хотят сделать новую высадку в Кале, и я спешу в Париж, чтобы из рук короля получить жезл коннетабля французского королевства. Тогда я вызову вас, приходите к полкам короля Карла, и я поведу вас в такие места, где добычи и пленных будет без счета. Англичане богаты, и мы так похозяйничаем на их земле, что никто из вас не станет жалеть о здешних местах, где вас награждают от жалких поборов с каких-нибудь забредших путников! Ради Христа распятого, станьте французами и бросьте это низкое ремесло, приличное только разбойникам и бродягам! Король Карл простит всем вам ваши разбои и примет…

По некоторым признакам барон понял, что если он не поспешит прервать Бертрана, то может погибнуть.

– Дюгесклен,– закричал он громовым голосом,– кто бы ты ни был, человек или черт, замолчи! Утверждаю, что ты поступаешь как рыцарь без чести и без совести, стараясь отвлечь от должного послушания моих законных вассалов. Утверждаю, что ты бессовестно употребил во зло оказанное тебе гостеприимство!

Дюгесклен казался несколько смущенным.

– Сир барон,– отвечал он,– сознаюсь, что любовь к моему государю и к славному французскому королевству увлекла меня слишком далеко. Но…

– Молчи, говорю тебе,– возразил с бешенством барон,– и не возбуждай больше моего гнева, или же, клянусь небом, я велю повесить тебя, славнейшего полководца, как последнего из моих вассалов! А вы,– продолжал он, обратившись к своим людям,– псы, которых я кормил и которые вздумали меня кусать, ну-ну, посмотрим, кто из вас тут смельчак, кто готов противиться мне? Клянусь святым Марциалем! Убью собственными руками того, кому только хоть на миг придет в голову мысль промедлить при исполнении моих повелений!

Барон обвел глазами недвижную и безмолвную толпу. Никто не отвечал ни слова. Дюгесклен удалился в глубину залы и презрительно улыбался. Казалось, Монбрёна совершенно удовлетворило восстановившееся спокойствие.

– Эсташ Рыжий, Риго Рубчатый, Пьер Певец,– произнес он громко, обратившись к своим приближенным,– вы останетесь возле меня. Все прочие тотчас оставьте залу. Трубач! Труби вечернюю зорю, и если по прошествии времени, в которое можно сосчитать до ста, в этой галерее найдется еще хоть один вассал, я велю сбросить его с главной башни на ложе из копий и кос.

Трубы затрубили. Услышав эти звуки, вассалы в беспорядке бросились в отведенную для них дверь, не смея и оглянуться на гневного барона. Один только Жак отступал медленно, позади всех, обратившись лицом к балдахину и не спуская глаз с Дюгесклена. Он походил на бульдога, которого заставляют покинуть его хозяина. Нет никакого сомнения, что по малейшему знаку незнакомца Черная Борода бросился бы на барона, но Дюгесклен не сделал никакого движения, и Жак с видимой неохотой вышел наконец за дверь. Срок, данный бароном, еще не прошел, а уже в нижней галерее не оставалось никого, кроме трех лиц, оставленных им самим.

Только тогда вздохнул барон свободно и отер с лица холодный пот, потом он обратил внимание на окружавших его особ. Дюгесклен тихо разговаривал с Валерией де Латур. Капеллан, почитавший более благоразумным не вмешиваться в шумную сцену, старался, по-видимому, хотя и тщетно, вразумить баронессу. Трубадур смотрел на Валерию, и в этом созерцании, казалось, совершенно забыл об опасностях, угрожавших ему самому.

– О! Так я еще господин здесь! – в упоении произнес барон, говоря будто сам с собою.

После минутного молчания он продолжал с внешним спокойствием: