Замок Монбрён

– Вы не самовластный государь, но уже коннетабль Франции, и это дает вам право посвящать в рыцари. Впрочем, нет на свете человека, который отказался бы признать рыцарем того, кто посвящен в этот сан знаменитым Бертраном Дюгескленом.

– Хорошо,– сказал герой, видимо довольный,– но если я соглашусь исполнить ваше желание, присягнете ли вы в верности королю Французскому за себя и подчиненных своих?

– Присягну, мессир, и отвечаю за своих воинов, как за самого себя.

Дюгесклен улыбнулся и задумался на минуту.

– Клянусь святым Ивом,– сказал он,– я не могу отказать вам в просимой милости, но скажите, дворянин ли вы по крайней мере?

– Дворянин, мессир, хотя и полоса незаконности проходит по гербу знаменитого отца моего.

Граф д’Арманьяк вздрогнул.

– Итак,– возразил Бертран,– кого избираете вы кумом и порукой благородного своего происхождения?

Доброе Копье колебался.

– Графа д’Арманьяка, присутствующего здесь,– сказал он наконец задыхающимся голосом.

Благородный вельможа схватил капитана живодеров за руку и сказал ему с необыкновенным чувством:

– Говори, храбрый молодой человек, кто ты? Чего ты хочешь от меня? Зачем пробуждать во мне воспоминания, которые и без того мучают и терзают меня? У меня был некогда сын, которого я желал бы видеть подобным тебе, но который, напротив…

– Храбрый Дюгесклен, и вы все, благородные рыцари! – сказал с живостью Доброе Копье, не отвечая прямо на вопросы графа.– Прежде такой великой чести, какая обещана мне, я обязан сказать, кто я. В молодости я был легкомыслен, ветрен, не выказывал никакой охоты к воинским занятиям и благородным упражнениям тех, кто посвящает себя оружию. Раз отец мой, знаменитый и мудрый воин, которого все вы знаете, разгневался на мое поведение и назвал меня трусом. Это едва не убило меня… Я тотчас покинул отцовский дом, поклявшись не возвращаться в него, пока не заслужу каким-нибудь блистательным подвигом право доказать отцу, что он во мне ошибался. Много лет ищу я случая, который встретился сегодня, и в минуту, когда столько знаменитых рыцарей осыпают меня похвалами, когда знаменитейший из них называет меня своим спасителем и готовится посвятить меня в рыцари, я могу наконец объявить, кто я. Я – Анри д’Арманьяк и прошу моего благородного отца простить мне огорчения, которые я причинил ему.

Он стал на колено перед графом и, подняв забрало, открыл мужественные, правильные черты лица, орошенные слезами.

Граф зашатался, как бы пораженный внезапным головокружением, потом, подняв сына, с исступлением прижал к груди.

– Анри, Анри, ты ли это? – говорил он слабым голосом.– Ты ли, кого я так много оплакивал, несмотря на жестокий твой поступок. Тебя ли нахожу я, покрытого славой и почестями, столь же достойного имени, которое ты носишь, сколь и знаменитые предки наши? Не правда ли, сын мой, ты не покинешь больше старика отца и простишь ему его несправедливость?

Анри еще раз бросился в объятия графа, и латы их затрещали от крепких объятий. Это трогательное примирение исторгло почти у всех невольные слезы. Сам Дюгесклен казался сильно растроганным. Между живодерами распространился слух, что капитану их готовится награда за его благородный подвиг, они приблизились к рыцарям, сколько позволяло им почтение, и с живым любопытством следили за всеми перипетиями этого события.

Между тем время летело, и Дюгесклен увидел у ворот свою лошадь, которая била копытом от нетерпения.

– Граф д’Арманьяк, и вы, храбрый Анри! – сказал он.– Поздравляю вас с благополучным соединением, но вспомните, что каждая минута дорога мне. Итак, сир Анри д’Арманьяк, приготовьтесь, церемония не может совершиться со всем необходимым великолепием, и я еще не знаток своих новых обязанностей, но Бог доволен нашей доброй волей, следовательно, она должна удовлетворять и смертных.

Анри поспешно снял свой шлем и стал на колени у ног Дюгесклена. Бертран проговорил обычную формулу, три раза ударив Анри плашмя мечом по плечу, и, наконец подняв его, с искренностью приветствовал в новом звании.

В это время крики здравицы огласили двор в честь нового рыцаря. Живодеры, гордые честью, оказанной им в лице их начальника, пришли в восторг, а монбрёнские вассалы присоединились к ним, крича, по обыкновению: «Милости, милости, добрый рыцарь!»

Дюгесклен сделал знак, что хочет говорить. Молчание мгновенно воцарилось.

– Хотите ли знать, монбрёнские люди,– сказал он, улыбаясь,– какую милость оказывает вам новый рыцарь? Он дарует вам свободу. Вы больше не пленники, с условием, впрочем, чтобы вы присягнули на верность королю Французскому.

– О да, присягнем! – с радостью вскричали тысячи веселых голосов.– Да здравствует король Французский! Да здравствует Бертран Дюгесклен! Да здравствует добрый рыцарь д’Арманьяк!

Радость молодого воина достигла высшей степени, из объятий отца переходил он поочередно в объятия французских рыцарей, которые искренне поздравляли его. Весь замок дрожал от криков радости, испускаемых восторженной толпой.