Замок Монбрён

– Встаньте, баронесса, барон де Монбрён был очень виноват, но ужасная смерть искупила все его преступления. Я хочу, чтобы его похоронили с почестями в склепе, где покоятся его предки, и чтобы герб его не был запятнан. Вас прошу я успокоиться и удалиться в свои комнаты. Я дам нужные приказания, чтобы никто не смел оскорбить вас, потому что вы остаетесь владетельницей этого замка, и если долг принуждает меня оставить в нем гарнизон, то это еще не значит, что я хотел бы лишить вас наследства.

Донья Маргерита хотела поблагодарить Дюгесклена за его великодушие, но силы ее истощились, и прислужницы увели ее в покои, между тем как воины уносили в другую сторону тело зарезанного барона.

– Объявляю,– продолжал Дюгесклен громким и внятным голосом,– что Монбрёнский замок завоеван во имя моего государя и властителя, короля Французского. Ленники, вассалы, наемники и слуги, принадлежавшие покойному барону де Монбрёну, вы пленники моего государя. Брат Мони, прикажите трубить в рог и опустить подъемный мост, чтобы воины наши могли легко войти в замок. Брат Оливье, поручаю вам занять все посты и тщательно оберегать их, велите обезоружить этих мерзавцев вассалов и наемников, чтобы отнять у них всякую возможность сопротивляться.

– Боже сохрани нас и подумать об этом, государь! – сказал Эсташ Рыжий, подходя к Дюгесклену.– Мы все преданы вам и чуть было не взбунтовались вчера против нашего повелителя. Поверьте, мы против воли должны были участвовать в изменнических предприятиях против такого знаменитого воина.

Дюгесклен улыбнулся самодовольно, но не сказал ни слова в ответ, боясь показать, как он расположен к милосердию… Он подозвал к себе Жана Биго, последовавшего за ним на приступ, и сказал ему что-то на ухо. Верный оруженосец поклонился и вышел из замка по подъемному мосту, который наконец опустили.

Покончив со всеми этими хлопотами, Бертран стал оглядываться, как бы ища кого-то. Двор наполнился уже французскими воинами и живодерами, а поодаль стояли рыцари, которым не было назначено никакого определенного дела. Вдруг он увидел Доброе Копье, который в одиночку и стараясь остаться незамеченным крался к башне, в которой жила Валерия. Дюгесклен окликнул его и сказал таинственным голосом:

– Не уходите, сир капитан, клянусь Божьей Матерью, вы прогуляетесь понапрасну. Той, кого вы ищете, нет в замке.

– Где же она, мессир?

– Я отправил к ней моего конюшего, и она, вероятно, возвратится с бедным раненым сюда, где ему будет гораздо лучше, чем в шалаше среди леса. Впрочем, дружище, поверьте, настоящая минута неудобна для объяснений с прелестной страдалицей.

– Боже мой, что вы хотите этим сказать?

Прежде чем Дюгесклен мог объяснить свои слова, его окружили Мони, Оливье, граф д’Арманьяк, де Галеран, чтобы получить от него приказания насчет войск, которыми с каждой минутой все больше наполнялся замок. Герольд Сен-Дени, опираясь на привилегию, доставляемую ему герольдским плащом с лилиями, пробрался между всеми этими вельможами и рыцарями и, став перед Дюгескленом, смело сказал:

– Ну что, сир коннетабль, закончены ли ваши подвиги и вспомнили ли вы, что вас зовет ваш король, что вас ждет Франция?

Багровая краска разлилась по лицу Дюгесклена.

– Слова твои дерзки, сир герольд,– отвечал он,– но я не хочу толковать их дурно… Мы едем немедленно, впрочем, поверь мне, время, которое остается мне пробыть здесь, не будет потеряно ни для короля, ни для Франции.

Он взял за руку Доброе Копье и, обращаясь к рыцарям, стоявшим вокруг его, сказал торжественным голосом:

– Благородные рыцари, мы обязаны почти всеми успехами нынешнего дня храброму молодому человеку. При помощи своих воинов он освободил меня из рук де Монбрёна и оказал большую услугу Франции, уничтожив могущество этого барона-грабителя, который не признавал законной власти своего короля. В присутствии вас, составляющих цвет французского рыцарства, хочу я доказать ему, как уважаю его высокие подвиги и благородство. Для этого прошу его сказать, что могу я сделать, чтобы хоть немного наградить его за услуги, оказанные королю Французскому и мне лично.

Одобрительный ропот встретил этот отзыв, столь почетный для предводителя живодеров. Что касается его самого, то, по-видимому, сердце разрывалось в его груди от гордости и радости. Хотя лица его не было видно, потому что он оставался все еще с опущенным забралом, однако глаза сияли необыкновенным блеском.

Все присутствовавшие ждали, чтобы он объявил, какой награды желает за свое великодушие.

– Мессир,– сказал он наконец,– если услуги, о которых вы говорите, действительно достойны какой-нибудь награды, то есть одна, достижение которой составляет единственное стремление мое, именно – быть посвященным в рыцари таким великим воином, как вы.

Черты Бертрана выразили живейшее удивление.

– Что такое, мессир? – возразил он.– Разве я самовластный государь, чтобы посвящать в рыцари?