Замок Орла

От внезапного звона священник и солдат разом вздрогнули.

– Два часа! – вскричал последний. – Уже…

– Полковник, – спросил священник, – вы чем-то встревожены, не так ли?

– Еще бы! Ему следовало быть здесь в полночь. Он обещал. Знает ведь – время не терпит. Да и палачи ждать не будут. Должно быть, его задержало что-то непредвиденное. А непредвиденное таит угрозу, тем более что шведы с серыми хозяйничают в горах и на равнине.

– К тому же он один, – прибавил священник.

И через мгновение прибавил:

– Помолимся!

Он тот час же встал с табурета и, повернувшись к распятию, начал молитву.

Но не успел он произнести первых ее слов, как она была услышана.

Снаружи в дверь тихо постучали, потом еще раз… и еще.

Старый солдат кинулся к двери.

– Кто там? – спросил он, перед тем как открыть.

Ему ответствовал голос капитана:

– За Сен-Клод и Лакюзона!

– Это он! – облегченно вздохнув, проговорил священник.

Дверь отворилась. Капитан с Раулем прошли в комнату.

Сопровождавший их Гарба ретировался, направившись к площади Людовика XI.

XII. Троица

– Добро пожаловать, Жан-Клод! – в один голос воскликнули священник с полковником.

– Благодарю, отец мой! Благодарю, полковник! – отвечал Лакюзон. – Кажется, я припозднился?

– На два часа с лишним. Мы уж начали беспокоиться, не случилось ли чего.

– И беспокоились вы не напрасно, ибо я едва не угодил в смертельную ловушку. Впрочем, об этом позже. Скажу только, вы бы точно больше никогда меня не увидели, если б сам Бог не послал мне на выручку этого благородного человека, – так что считайте его моим спасителем.

И Лакюзон вывел вперед Рауля, который по совету капитана до поры скрывал свое лицо за воротом плаща.

Старый солдат и священник взяли молодого человека за руки, каждый за одну, и пожали их с чувством глубокой, сердечной признательности.

– Рауль, – воскликнул Лакюзон, – вы обменялись рукопожатиями с двумя героями, живым воплощением отваги и верности! Вот полковник Варроз, а вот преподобный Маркиз. Теперь же, когда вы знаете, кто эти двое, пусть и они узнают, кто вы такой. Прежде всего откройте им свое лицо, а потом представьтесь; все, что вы им скажете, я готов подтвердить, и они могут и должны мне верить.

Рауль скинул плащ, а широкополую шляпу, надвинутую на лоб, бросил на стол.

Варроз с изумлением, едва ли не с ужасом, воззрился на внезапно открывшееся ему лицо.

Он крепко схватил священника за руку и, отступив назад на два-три шага, глухим голосом вопросил:

– Возможно ли, преподобный? Возможно ли такое? Неужто мертвецы нынче могут восстать из могил, запечатанных двадцать лет тому, и предстать перед нами живьем, как в те времена, когда Господь крикнул упокоившемуся Лазарю: «Встань и иди!»

– О чем это вы, полковник? – искренне удивился преподобный Маркиз. – Что-то я вас не пойму.

– Как, разве не видите: прямо перед вами, недвижный и безмолвный, стоит образ или призрак моего погибшего друга… Тристана де Шан-д’Ивера?

Преподобный Маркиз, не знавший барона лично, не нашел, что сказать.

Рауль решил сделать это за него.

– Полковник Варроз, – взволнованно проговорил он, – ваши глаза и сердце обманывают вас лишь наполовину. Вы действительно видите перед собой Шан-д’Ивера. Но только не своего старого друга, а его сына, явившегося вам вместо отца, – Рауля вместо Тристана.

– И я повторяю, полковник, – подтвердил Лакюзон, – все, что он сказал, – правда, и я с полной уверенностью отвечаю за каждое его слово.

– Ах, – прошептал Варроз, воздевая к распятию сложенные вместе руки, – хвала Богу! Хвала за то, что он принес мне такую радость на старости лет! Рауль де Шан-д’Ивер… один из Шан-д’Иверов… сын Тристана! Последний из этого великого, доблестного рода! Он жив, я вижу… О Рауль… мальчик мой, сынок!..

И старый солдат схватил молодого человека за руки, притянул к своей груди, прижал к сердцу и принялся безудержно целовать, прерывисто и невнятно бормоча, а по его обветренным щекам катились слезы радости и умиления.

Капитан Лакюзон с преподобным Маркизом молча наблюдали за этой сценой, такой прекрасной и трогательной, и сами едва сдерживали переполнявшее их волнение.

– Шан-д’Ивер! – шепнул Лакюзону священник. – Это знаменитое имя. Оно разносится по всей провинции, подобно гласу гедеоновой трубы под стенами Иерихона. И этот молодой человек – наш?

– Душой и телом.

– И его родовое знамя будет развеваться среди наших штандартов?

– Нет, отец мой, это невозможно. Рауль отдаст нашему делу свою отвагу, разум, шпагу, но начертать свое имя на наших знаменах он не может. Потому как ему приходится, по крайней мере до поры, скрывать тайну своего рождения.

– Но почему?

– Скоро скажу, а вернее, он сам все расскажет.

Покуда преподобный Маркиз и капитан чуть слышно вели меж собой этот разговор, Варроз, сделав над собой усилие, ослабил объятия, из которых все это время не выпускал Рауля, и, смахнув со щеки последнюю слезу тыльной стороной своей огромной ладони, сказал: