Замок Орла

– Я? Да я с нее глаз не сводил всю дорогу, пока поднимался, – с этой Игольной башни. А еще я всю дорогу спрашивал себя: вот, ежели б кому случилось свалиться с эдакой высотищи, успел бы он прочесть «Отче наш…», «Верую!»[46] и «Исповедуюсь!»[47], а главное – принять покаяние, перед тем как умереть в благодати?..

– Увы мне! – воскликнула матушка Готон. – Так вы взбирались на нее?

– Ну да, черт возьми!

– И что там видали?

– Ничего такого.

Матушка Готон дважды благочестиво перекрестилась.

– И благодарите Бога за это, по крайней мере, – проговорила она следом за тем.

– За что благодарить-то?

– За то, что он оградил вас от величайшей опасности.

– Какой такой опасности?

– Ежели б вас увидел призрак, вы бы разом ослепли.

Крестьянин опустил ломоть хлеба, в который собирался впиться зубами, и малость побледнел.

– Призрак!.. – повторил он, поднимаясь. – Стало быть, там водится привидение?

– Как! Неужто вы не знаете?

– Нет… о, да нет, не знаю.

– Ну да, там водится привидение, – продолжала матушка Готон, – такое белое-белое, высотой сто футов.

– И где же? Что оно делает? Когда его видят?

– Оно расхаживает по площадке, на верху башни.

– И часто?

– Почти каждый божий день.

– Ах ты боже мой!

– Такие вот дела, дядюшка Бренике. Днем, ежели смотреть со стороны долины, оно походит на дымку человеческой формы и как будто парит в воздухе.

– Это точно, матушка Готон?

– Раз я говорю, значит, так оно и есть.

– И стоит его увидеть, как тут же слепнешь?

– Верно. Послушайте, не далее как нынче утром…

– Вы сами видали?

– Да нет же, коли глаза у меня в целости. Но я видала того, кто видал его.

– И он ослеп?

– Как будто ему пальнули из мушкета прямо в лицо!

Крестьянина бросило в дрожь.

– Где ж с ним это случилось – беда-то такая? – спросил он дрожащим голосом.

– Недалече от Со-Жирара. Я пошла искать моих козочек, взобралась на пригорок – глядь, а по ложбинке идет какой-то малый, симпатичный такой, право слово, и одет, как сеньор. А с ним старуха-нищенка, ну в точности Маги-колдунья… ей-ей, она самая. И вдруг он как кинется на гору, ну прямо чокнутый, и давай пялиться на Игольную башню…

– А там привидение?

– Ну конечно… и малый тот сразу в крик… схватился обеими руками за глаза и покатился с горы, точно ком.

– Он что, ослеп?

– На оба глаза.

– А вы что, матушка Готон?

– А я, знамо дело, наутек, жизнь-то дороже. Вы небось поступили бы так же, верно, дядюшка Бренике?

– Ну да, ну да, конечно…

Тут толпа ленников оживилась. Вереница, было остановившаяся, двинулась своим чередом.

Матушка Готон, погоняя быков, двинулась дальше – беседа, едва начавшись, прервалась.

Мы решились предложить эту беседу вниманию наших читателей потому, что она как нельзя лучше показывает несусветные, лишенные правдоподобия слухи о замке Орла, укоренившиеся в сознании горцев.

VI. Подати

Выехав на эспланаду, крестьяне выстраивались в два ряда так, чтобы между ними оставалось свободное пространство – от одних ворот до других. Здесь размещали повозки со скотиной.

Приказчик держался впереди этой вереницы. По выражению его лица, напыщенному, чопорному, самоувернному и непомерно гордому, сразу было видно, что к своим обязанностям он относился с исключительной серьезностью.

То был старик лет шестидесяти, толстый и маленький, с широченными плечами и бычьей шеей. Над широким лоснящимся лицом приказчика, в красных пятнах, число коих и цвет выдавали в нем большого поклонника доброго винца, сияла лысина, на которой, впрочем, спереди сохранились три пучка седых кудряшек – последние следы некогда пышной шевелюры. Один такой пучок торчал на макушке, и еще два – чуть повыше висков. Его серовато-белесые глаза прятались под густыми, кустистыми бровями, пока еще черными, как смоль; нижняя губа, толстая и чувственная, свисала едва ли не до подбородка. Голова у приказчика была непокрыта; на нем был широкий плащ, который с трудом сходился на выпирающем животе и держался лишь на шерстяном шнуре. На коротком красном носу приказчика сидели очки без дужек, крепко обжимавшие переносицу. Он просматривал длинный список с именами всех ленников и пометками, кто, чего и сколько должен.

Время от времени он обмакивал облезлое перо в свинцовую чернильницу, которую поваренок держал перед ним на расстоянии вытянутой руки.

Словом, по этому портрету, скорее комичному, чем отталкивающему, можно с полной уверенностью заключить, что ретивый служака был вылитый монах из романов Рабле.

Однако, если полностью довериться такому описанию, можно с легкостью ошибиться. Физиономия у приказчика была презабавной – верно, но вместе с тем выражение у нее было грозным. Взгляд серых глазкок, бесстрастных и даже хищных, пронизал насквозь. Своею отвислой губой он напоминал Каракаллу[48] или Нерона. А злобным лицом, с грубыми чертами, – больше походил на тигра.

Такому извергу доставляло несказанную радость видеть слезы у тех, кто проливал их по его милости. При этом он держался непоколебимо, как не ведающий сострадания палач с холодным, бесчувственным сердцем, – и владетель Замка Орла, назначивший его взимать поборы, не ошибся в выборе.