Замок Орла

Приказчик уже собрался удалиться, чтобы исполнить волю хозяина, как вдруг в эту самую минуту с эспланады донесся звонкий, красивый голос: звучал первый куплет песенки, которую горцы Лакюзона переняли у обитателей долины. Песенка эта родилась в Брессе, и партизаны заводили ее лишь тогда, когда хотели посмеяться над брессанцами, которых они ненавидели и презирали всей душой.

А пел голос вот что:

Когда весна приходит в дом,
Когда все яблони цветут,
Когда поля и пустоши кругом
Благоуханием своим зовут,
Красавцы парни и девицы,
Степенные и озорницы,
Мечтают всласть повеселиться.

– Мессир приказчик, – крикнул издалека кто-то из прислуги, – а вот и Гарба из Менетрю-ан-Жу пожаловал!

– Ладно, иду.

И приказчик было собрался обратно на эспланаду.

VII. Хозяин замка Орла

Антид де Монтегю его остановил.

– Нет, – сказал он, – ждите здесь, а Гарба пусть приведут на передний двор замка – подати взыщите с него при мне.

Слуга побежал передать опоздавшему требование господина графа.

И вскоре песенка зазвучала совсем близко:

Идем со мной, голубушка моя,
Идем скорей, зову же я тебя.
Там, за серой пустынной землей
Лежит маленький рай неземной.
Идем со мной, осчастливь же меня.
Там сочной земляникой усеяны поля,
Там счастливы будем мы – ты и я.

В эту минуту появилась груженная сеном телега, запряженная парой волов, которых погонял стрекалом наш певец.

– Э, – воскликнул тут Антид де Монтегю, – это ж не Гарба-ленник, а Гарба-ординарец!

– Сын заместо отца, монсеньор, к вашим услугам, – отвечал малый, стягивая с головы шапку и останавливая волов, – что отец, что сын – одно и то же…

– Как же это вышло?

– Все просто, монсеньор. Повстречал я отца у Со-Жирара, глядь, а у него там поломка случилась, да и сам он весь какой-то хворый, вот я его и подменил, чтоб на него не гневались за опоздание.

– Так ты что же, капитану сегодня не надобен?

– Похоже, так оно и есть, монсеньор, раз он отпустил меня до завтра.

– А сам-то он где сейчас – в Гангоновой пещере?

– Нет, монсеньор, нынче утром подался куда-то.

– Один?

– С полковником Варрозом, преподобным Маркизом и шестью десятками горцев.

– Должно быть, на вылазку?

– Кажись, так, монсеньор.

– И куда же?

– Капитан мне не докладывал.

– А когда вернется, знаешь?

– Нынче ночью, монсеньор.

Покуда владетель замка и ординарец вели меж собой этот разговор, стало совсем темно.

– Монсеньор, – сказал тут приказчик, – угодно ли вам будет, ежели мы начнем взвешивать сено и мешки?

– Только не сегодня, – ответил Антид. – Уже давно пора поднимать мосты и запирать ворота. Вот завтра все и взвесите.

– А с телегой как быть?

– Пускай отвезут ее на Водосборный двор и распрягут.

– Монсеньор, – сказал тогда Гарба, – я хотел бы попросить вас об одной милости.

– Какой?

– Дозвольте отвести моих волов в стойло и оставить там на ночь, а я прекрасно переночую и в телеге, на сене.

– Что до волов, не возражаю, а вот ты – другое дело. Ночью посторонним в замке не место, кто бы они ни были.

– Видите ли, монсеньор, завтра на рассвете мне велено быть уже в Гангоновой пещере.

– В таком случае отправляйся ночевать к своему отцу в Менетрю-ан-Жу, а завтра пусть он сам забирает свою телегу с волами.

– Хорошо, монсеньор.

– А когда увидишь капитана Лакюзона, полковника Варроза и преподобного Маркиза, передай, что мои чувства к ним неизменны – так было и будет всегда.

– Непременно передам, монсеньор.

– А теперь ступай, мой друг.

Гарба ударил валов стрекалом и повел их к дозорному пути, а сам походя запел дальше:

Поспешим же, душа моя,
Уж скоро весна пройдет,
За нею настанет осенняя пора,
Так что время больше не ждет.
Весна же нас без удержу зовет.
Так поспешим! И я скажу тебе там то,
Что рассмешит тебя сильней всего.

Телега выкатила на Водосборный двор. Наш малый распряг волов, бросил телегу посреди двора и, перед тем как отбыть восвояси, произнес довольно громко, будто обращаясь к самому себе:

– Ну вот, самое трудное позади… Удачи!

Вслед за тем он вернулся на дозорный путь, прошел через передний двор, эспланаду, подъемные мосты и всю дорогу все звонче и звонче напевал:

Над зелеными полями жаворóнок
Крылышками машет и поет: люблю!
В роще славка гомонит спросонок,
Все порхает да свистит: фью-фью!
Вот и мы, как ласточки, с тобой,
Аки горлицы, томимые тоской:
Любви не ведом благостный покой.