Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь

— Моя сестра слишком горда, — сказал он, — чтобы рассердиться на вашу холодность. Может быть, она и не страдает от нее: я теперь уже ровно ничего не понимаю, что происходит между вами, но во всяком случае я хочу сказать вам о том, что, если она чувствует ваше равнодушие, ее страдания должны быть очень сильны. Никто не узнает об этом, но зло, причиненное ей, будет ужасно. Эта девушка ничего не испытывает наполовину. — Мысль о горе Фелиции, я признаюсь, очень огорчила меня, и на другой день я двадцать раз порывался сказать ей, что я солгал, что я страстно люблю и ревную ее! Я не мог, однако, решиться на такое унижение, тем более что эта энергичная девушка не располагала меня к откровенности. Ее решение было принято и казалось даже обдуманным раньше, так как не было заметно, что ее самолюбие затронуто и что она сожалела о погибших мечтах. Она по обыкновению работала по-прежнему заботилась о своей семье и обо мне, а на ее лице не было видно следов бессонницы или слез. Может быть, я был даже несколько оскорблен ее мужеством и равнодушием. Я заметил, что нечто нелогичное и злое происходит во мне: мне даже как будто захотелось, чтобы она испытывала сильное горе. Я старался оправдать мою несправедливость в своих собственных глазах, говоря, что ее искреннее и глубокое горе уничтожило бы мою боязнь и подозрения. Имел ли я на это право или нет? Я не мог более ясно читать в глубине моей совести, насколько любовь волновала и смущала мою душу.

Вскоре после того как я сжег мои корабли, у меня явилась потребность уединения, и случай благоприятствовал мне. Моржероны уже несколько лет вели процесс, на который совершенно бесполезно тратили деньги. Так как они немного беспокоились об этом, то я просил объяснить мне дело и нашел исход, который раньше не приходил им в голову. Чтобы предложить его и заставить выполнить, надо было ехать в Сион. Я предложил мои услуги. Они были приняты, и я отправился.

В отсутствии я пробыл месяц; целыми днями был занят делами моих друзей, а по вечерам совершал один прогулки по горам. Там я снова нашел покой, которого лишился, и, думая, что совершенно излечился от любви, с радостью возвращался в Диаблерет. Но там ожидало меня большое огорчение. Я застал Фелицию настолько изменившейся и постаревшей, что спрашивал себя, не любовь ли заставила меня находить ее молодой и красивой или же ее глубокое горе могло оставить на ее лице в один месяц отпечаток многих лет. Она мне говорила, что чувствовала себя хорошо, и Жан также уверил меня, что она ни разу не была больна и что он, видя ее каждый день, ни разу не замечал ее страданий. Тонино отсутствовал; он уехал в Лугано, чтобы получить благословение от своей умирающей матери. Фелиция хранила нежное воспоминание об этой доброй родственнице, которая приютила ее во время несчастья. Я мог думать, что ее смерть и горе Тонино действительно опечалили Фелицию и что она, погруженная в эту семейную скорбь, не думала уже более обо мне. Но я не испытывал ревности; я краснел при воспоминании о ней и довольствовался тем, что могу внушить благотворную и серьезную дружбу.

Однажды вечером Жан, отведя меня в сторону, сказал мне:

— Эту ночь я видел дурной сон. Я не суеверен и не думаю, чтобы сны нам могли предсказывать будущее, но в них есть грустное или же скорей полезное преимущество, что они заставляют нас подумать о том, что с нами может случиться, и о тех, кого мы оставляем в нужде. Мне снилось, что я был на охоте и убил серну, но убитым зверем оказался я сам. Я видел себя повешенным на скале, кровь лилась из моей раскрытой раны; мой пес Медор подошел, чтобы покончить со мной, я хотел заговорить с ним, но не мог, а он не узнавал меня. Я в испуге проснулся совершенно больным. Мне теперь смешно это, но тем не менее я спросил себя, все ли у меня в порядке на случай моей смерти. Необходимо, чтобы вы помогли мне узнать это. Тот процесс, который вы счастливо окончили в Сионе, дал вам возможность узнать мое состояние, а также и расположение к Фелиции моих родных. Они все богаты, и поэтому и хочу, чтобы Фелиция была моей единственной наследницей. Мое завещание написано, и я хочу вместе с вами просмотреть его. Скажите мне, хорошо ли оно составлено и вполне ли обеспечит мою сестру.

После тщательного обсуждения я нашел все в исправности, собрал и привел в порядок все документы, а Жан указал мне то место, куда он прятал ключ от своего письменного стола.

— Теперь я спокоен, — сказал он, — и могу видеть тысячи снов, не беспокоясь о будущем.

Несмотря на его веселый вид, мне казалось, что мрачное предчувствие преследовало его. Люди, одаренные жизненными силами, без внутреннего содрогания не могут думать о своей смерти. Я несколько раз замечал, как облако грусти пробегало по его широкому я низкому лбу, который уже начинал лысеть. Это грустное впечатление скоро изгладилось. Однажды Жан предложил мне отправиться с ним на охоту.

— Я должен, — сказал он, — убить серну, чтобы убедиться в лживости моего сна.