Замок Рэкрент

—А это как называете, сэр Кит?—спрашивает. — Вон там, такая груда черных кирпичей... Ах, что это такое, сэр Кит?

—Мой торф, милый друг, — ответил господин и прикусил губу.

Где же вы прожили всю свою жизнь, миледи, коли не знаете, что такое торф?—подумал я, но не сказал ни слова. Тут она вынимает свой лорнет и начинает оглядывать окрестности.

—А что это там за грязь, сэр Кит? —спрашивает.

—Мое болото, мой друг, — отвечает он, насвистывая.

—Вид отвратительный, дружок, — говорит она.

—Его не будет видно, мой друг, — отвечает он, — мы засадили его деревьями. Летом, когда они подрастут...

—Деревьями?—говорит она. — Где же они, мой друг?—И смотрит в свои стеклышки.

—Вы, верно, ослепли, мой друг, — говорит он. — А это что перед вами?

—Эти кустики? —спрашивает она.

—Эти деревья, — говорит он.

—Возможно, в Ирландии это и называют деревьями, мой друг,— говорит она, — только они не больше ярда высотой, не так ли?

—Их только в прошлом году посадили, миледи, — говорю я, чтоб немного успокоить их обоих, потому как вижу, что она скоро доведет его честь до бешенства. — Для своего возраста они разрослись совсем неплохо, а уж появится листва так и вовсе не будет видно болота Олиболликаррико’шоглина. Но только миледи не должна говорить -ничего дурного об Олиболликаррико’шоглине, ни об одной его пяди — ведь вы не знаете, сколько сотен лет это самое болото принадлежит семейству. Мы ни за что не расстанемся с Олиболликаррико’шоглином. Покойный сэр Мэртаг заплатил добрых двести фунтов за то, чтобы защитить свое право на владение им в существующих границах от О’Лири, которые проложили через него дорогу.

Казалось бы, можно понять намек, но она принялась хохотать, как безумная, и заставила меня раз десять повторить название, чтобы, мол, выучить его наизусть. Но это еще не все — объясни ей, как оно пишется и что оно значит, — а сэр Кит стоит себе рядом да насвистывает. Право слово, в тот час она собственными руками заложила краеугольный камень всех своих будущих бед. Я-то больше ничего не сказал, только взглянул на сэра Кита.

Мы не давали ни балов, ни обедов, ни празднеств; соседи все были разочарованы, а камердинер сэра Кита шепнул мне как-то, что все дело в хозяйке, потому как она упрямится из-за креста.

—Из-за какого креста? — спрашиваю. — Это что она еретичка?

—Да нет же, — говорит, — хозяин об ее ереси и не думает. Из-за своего бриллиантового креста — я даже сказать не могу, сколько он стоит, да еще на себе у нее попрятано бриллиантов на тысячи английских фунтов, перед свадьбой она, можно сказать, обещала отдать их хозяину. А теперь не желает с ними расставаться — так пусть уж пеняет на себя.

Ее медовый месяц — во всяком случае, ее медовый месяц в Ирландии,— только-только кончился, как в то же утро его честь приказали:

—Тэди, купи мне свинью!

И заказал наделать из нее колбас — так для миледи начались ее первые невзгоды. Миледи сама спустилась в кухню оказать поварихе о колбасах — чтоб больше их не было у нее на столе. Колбасы-то заказал хозяин, и миледи об этом знала. Повариха приняла сторону миледи — та в кухню никогда не заходила, была молода и в хозяйстве не разбиралась, и повариха ее пожалела; и потом, как она нам объяснила, разве миледи не вправе заказывать или запрещать, что пожелает, для своего стола? Но скоро повариха запела по-другому, потому как хозяин то и дело заказывал колбасы и ругал повариху еврейкой, не давал ей покоя и грозил, что не заплатит ей ни гроша, если не будет готовить колбас, так что она, боясь лишиться места, сдалась; и с этого дня на стол подавали одни колбасы, или бэкон, или просто свинину, в том или ином виде, а миледи в ответ на это заперлась у себя в комнате, а хозяин разразился проклятиями и сказал, что, раз так, пусть она там и остается, и для верности повернул ключ в двери и положил его к себе в карман — да там и держал все время.

Целых семь лет никто из нас больше ее не слышал и не видел[35]: обед ей носил сам господин.