Замок. Роман, рассказы, притчи

Кафка неприятен советским «марксистам» точно так же, как он был неприятен нацистам, а сегодня неприятен многим католическим, евангелическим, иудейским, исламским и другим идеологам, тем, что он противоречит всем представлениям о «полезном» искусстве — т. е. искусстве моралистическом, идеологическом, партийном, религиозном, воспитующем и др. Кафку не способен однозначно истолковать ни идеолог, ни эстет. Именно в этом заключена опаснейшая особенность его творчества. Именно поэтому он неприемлем для всех догматически или политико–прагматически ориентированных редакторов и критиков независимо от того, каким догмам они верят, каким партиям служат.

В шестидесятых годах отдел культуры Московского городского партийного комитета возглавляла самоуверенная «парт–тетя». На одном из собраний в Министерстве культуры они произнесла речь перед литераторами, режиссерами, артистами и журналистами: «Это же просто недопустимо, дорогие товарищи, что делается у нас в театральной критике. Выходит новая постановка, и в «Комсомольской правде» ее хвалят, в «Московской правде» ее оценивают отрицательно, а в «Литературной газете» опять же совершенно иначе. Подобное происходит и с некоторыми новыми книгами. В одних газетах похвальные, в других осуждающие рецензии. Как можно такое допускать?..»

Некоторые из нас не могли удержаться от смеха, и она сказала с мягкой укоризной: «Вот вы смеетесь. Но это же очень и очень печально. Подобные разногласия в нашей прессе!» Мышление этой дамы было гротескно примитивным, однако вполне типичным. К чему функционерам от культуры многозначный Кафка?

Идеологически обусловленными бывают, пожалуй, только суждения тех, кто отвергает Кафку потому, что он религиозен, иррационально мистичен, «отчужден от действительности», «озабочен только трансцендентным», и ему «нечего сказать советскому читателю».

Воинствующему атеизму пришлось в последние десятилетия сдавать позиции. Раньше только признанным классикам Пушкину, Толстому и другим прощали религиозные мотивы. Но времена менялись; цензоры стали терпимее и к современным авторам, не только к иностранцам, как Франсуа Мориак, Генрих Бёлль, Грэм Грин, но и к таким соотечественникам, как Анна Ахматова, Михаил Булгаков, Борис Пастернак, объясняя их «религиозные предрассудки» влиянием семейных традиций.

Однако «необъяснимый» Кафка раздражал прежде всего тем, что не поддавался классификациям, оставался чуждым всем традициям. Его не удавалось включить ни в одну идеологическую рубрику. Поэтому он казался особенно опасным, возбуждая сомнения в любых идеалах, в любых доктринах и любых авторитетах.

Были, впрочем, еще и другие преграды на его пути в Россию, в Советский Союз, такие преграды, которые мало кто на Западе может себе представить. Например, его общеизвестная дружба с Миленой Есенской. Советские цензоры знали, что Милена была троцкисткой, а троцкисты считались не меньшими злодеями, чем фашисты. Неприемлемы для бдительных чиновников еврейские темы в произведениях Кафки. В 1982 – 1983 годах была запрещена инсценировка его «Письма к отцу», которую подготовил Московский Художественный театр. Такие запреты обосновываются просто: «Не надо провоцировать сионистские взгляды и антисемитские настроения».

Многозначность художника требует свободного читателя, свободного от предрассудков, непредубежденного, не пугающеюся и самой жестокой правды. Такие читатели, разумеется‚ есть и в Советском Союзе вопреки горькому и жуткому опыту этого столетия. «Путешествие» Кафки едва начинается, оно все еще ограничено немногими дорогами.

Снова и снова пытаются представить его то проповедником новой мистики или старой Библии, Евангелия или Талмуда, то замысловатым иллюстратором истории. Видят в нем пророка, предсказавшего ГУЛАГ, Освенцим и те бедствия и катастрофы, которые нам еще предстоят.

Однако главное в творчестве Кафки — многозначная поэзия. Будут еще разные новые толкования этой поэзии, будут и талантливые открытия. Настоящая поэзия потому и непреходяща, что в каждом поколении, с каждым переводом на другой язык рождает новые мысли и по–новому выращивает самые древние посевы.

Лев Копелев