Но я решил испить скорбную чащу до дна, раз уж нельзя совсем отвести ее от моих губ. Завтра у меня будет еще меньше воли, и, следовательно, я подвергнусь еще большей опасности. Я отрицательно покачал головой, и мы въехали во двор. Со вчерашнего дня там ничего не изменилось. Слева я увидел все еще приоткрытую дверь в гостиную. Между башнями с криками носились старые вороны, лучи весеннего солнца праздничным светом падали на стены, делая их еще более серыми и, как мне показалось, более враждебными. Во дворе не было ни души.
— Замок спящей красавицы, — проворчал Меньян, ожидавший, вероятно, более любезного приема.
Он остановил кабриолет у подъезда, и мы вышли.
— Эй, кто-нибудь! — позвал он.
Я чуть не сказал ему, что напрасно он теряет время, ведь обитатели замка уже никогда более не услышат нас, но меня слишком отвлекали попытки сохранить хладнокровие и перебороть слабость, отнимавшие у меня последние силы. Попутчик мой взялся за цепь колокола, и раздалось несколько ударов, от которых у меня в жилах застыла кровь. Колокол издавал заунывные звуки, мне показалось, что я опять стою в кустарнике и слушаю его скорбную музыку. Я потянул Меньяна за рукав, призывая вернуться в деревню.
— Черт побери, господин граф, не раньше, чем мы узнаем, почему эти люди, пригласив нас, заставляют ждать!
Он был вне себя и принялся звонить с еще большим усердием. Дверь открылась. На пороге появился кучер и низко поклонился нам.
— Соблаговолите следовать за мной, господа… Господин барон сейчас примет вас.
— Очень надеюсь, — проговорил надменным голосом нотариус.
Меня трясло, как в лихорадке. Нотариус пропустил меня вперед, и я последовал за лакеем в этот проклятый замок, который был замком моих предков. Мы прошли анфиладу комнат, которые я лишь мельком окинул взглядом — я весь был во власти сжимавшей мое сердце тревоги. Мы направлялись в сторону башни. Может быть, слуга просто издевался над нами, или же он следовал инструкциям, полученным накануне, до того, как произошла трагедия? Вероятно, это наиболее приемлемая гипотеза. Но ведь экипажем в парке правил именно этот кучер… Я опять запутался в противоречивых предположениях и, когда слуга постучал в двери гостиной, не удержался и ухватился за руку нотариуса.
— Не бойтесь, — прошептал Меньян, — меня они не проведут.
Об этом ли речь! Через мгновение страшная правда откроется, и я…
— Войдите, — раздался голос.
Лакей открыл дверь и объявил:
— Господин граф де Мюзийяк!.. Мэтр Меньян!..
Я сделал несколько шагов и увидел всех троих, сидящих в креслах. Я увидел Клер в платье наяды, я увидел баронессу, складывающую веер, я увидел Эрбо, который поднялся мне навстречу с протянутой рукой, большой палец у него был забинтован.
— Добро пожаловать, господин граф! Счастлив познакомиться с вами…
Его голос гремел у меня в голове, как трубы Страшного Суда. Я вздрогнул от ужаса, когда рука моя прикоснулась к его сухой и теплой руке, и еще хуже почувствовал себя, когда склонился в поцелуе над рукой баронессы. Неужели я сошел с ума? Или я имею дело с дьяволами? Но взгляд моей возлюбленной был чист, как родниковая вода, он ничего не скрывал. Кто пододвинул мне кресло? В какой момент? Что ответил я на любезные слова барона? Ничего не помню. У меня осталось только одно воспоминание — но как отпечаталось оно в моем сознании! — ужас, который рос по мере того, как глаза мои выхватывали забытые детали: перстень, сверкавший на пальце барона, когда он машинально оглаживал бакенбарды, корзинка для рукоделия, стоявшая у моих ног, тщательно соскобленные с ковра, но все еще заметные капли воска.
— Сигару, господин граф?
Я отказался. Нотариус объяснил, что поездка утомила меня и я нуждаюсь в отдыхе. Я не слушал его. Я тупо глядел на кончик горящей сигары, вдыхал запах дыма, пытаясь сравнить его с тем запахом, который донесся до меня в лесу. Затем я забыл о сигаре и перевел взгляд на кресла, на фигуры, вырисовывающиеся при слабом освещении комнаты и сидящие на тех же местах, где я видел их ночью. А когда беседа, которую пытался поддержать нотариус, смолкла, мне показалось, что все начнется сначала, что хозяева сейчас угаснут, застынут в своих креслах, уснут сном, который на сей раз будет вечным.
Вскоре, правда, барон, словно разделяя охвативший меня страх, отпустил замечание, оживившее разговор. Нетрудно было догадаться, что его предупредительность наигранна, а невыносимое чувство напряжения, которое я испытывал, должно быть, разделяла и Клер, поскольку она упорно молчала и сидела, не поднимая глаз. Благодаря этому я смог разглядеть, что щеки ее бледны, глаза обведены темными кругами, а губы почти бескровны. Ее мать показалась мне еще более подавленной. Я видел, например, как дрожали ее руки над рукоделием. Даже у самого барона, несмотря на всю его веселость, сигару, дородность сельского дворянина, срывался голос, а временами слабел и странным образом ломался. Меньян чувствовал, что я скован. Он ерзал на стуле, покашливая, все не решаясь приступить к существу визита, говорил о видах на урожай, о поголовье скота, о погоде.