Он не мог найти слов. Ему хотелось объяснить ей, почему в тот день он чуть не убил жену… Потому что она упорно не понимала, что он несчастен с ней… потому что она украла у него сына… потому что она строила из себя жертву и ради собственного удовольствия выводила его из себя… потому что она препятствовала осуществлению его честолюбивых замыслов. Но сейчас все это стало таким далеким и непонятным, и он уже так дорого заплатил! Но это было лишь начало… Объяснять не имело смысла.
— А впрочем, нет… Оставьте меня, Клементина. Обещаю вам, что он уедет.
В комнате стояли кожаные чемоданы, набитые бельем и одеждой. Шкаф оставался открытым, ящики комода выдвинуты. Карты, проспекты кипами лежали на столе и кровати. Реми ходил среди этого разгрома. Время от времени он смотрел на расписание, которое знал наизусть, жалея, что выбрал самолет. Пожалуй, на пароходе было бы приятнее. Или же садился на пол, скрестив ноги, и закуривал. Действительно ли он хочет уехать? На лбу его иногда выступал пот при мысли о встрече с неизвестностью. И тогда ему хотелось лечь на пол, вцепиться в эту комнату, где он был в полной безопасности. В такие панические моменты он любил отца, любил всех. Но мало-помалу жизнь и сила молодости крепли в нем, в его уставшей от обилия планов голове. Он смотрел на рекламы «Эр Франс», неясные очертания созвездий. Его мысль витала уже где-то над океаном. Пестрые такси несли его из гостиницы в гостиницу. Он жевал жвачку, улыбался репортерам. В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел Клементину с подносом в руках.
— Конечно же, — сказал он ей как-то вечером, — ты приедешь ко мне. Я еду туда на разведку.
— Я уже стара.
— О, я оборудую себе такой домик… Вот увидишь! Все автоматизировано, никакого напряжения. Только нажимай на кнопки.
Он играл в свой отъезд, в путешествие, описывал Клементине все те зрелища, которые ждали их в Америке, а она надломленным голосом шептала:
— Какой несерьезный малыш.
Паспорт был готов, и Реми чуть не разорвал его. Это безумие — покидать свой дом. Там никто не будет любить его — неловкого, назойливого иностранца. Удастся ли ему выучить язык? Все эти сомнения удручали его. От частого курения у него пожелтели пальцы, и он ненавидел себя за собственную трусость. Он уже не злился на отца, а был зол на самого себя. Он — жалкий неудачник, и там все начнется сначала. Он выходил из дому, слонялся по улицам, заходил наугад в кафе, выпивал и возвращался как можно позже, чтобы не встретить Раймонду. Никто не делал ему замечаний, даже Клементина. Вобере показывался редко. Они сталкивались на пороге и обменивались неопределенными приветствиями. После всплеска отчаяния огромные волны надежды вновь захлестывали Реми, и он отдавался ненасытной потребности тратить деньги. Покупал одежду, галстуки для предстоящего путешествия, переворачивал чемоданы, поддерживая в себе «лихорадку» смелости, наполнявшую его пьянящим чувством свободы и могущества. Почтальон приносил письма с трехцветным ободком и штампом авиапочты.
Дата отъезда была назначена, Реми даже не выбирал ее и со скрытым ужасом думал о цепи событий, которым он дал толчок более из каприза, нежели с заранее обдуманным намерением. Банк выслал ему доллары. Одно из агентств забронировало место на трансатлантическом самолете. Дни шли, а он все еще пребывал в раздумье среди всех своих разбросанных вещей. Клементина теперь почти не разговаривала. Она высохла и превратилась в тень, ее хотелось обнять и сказать: «Я остаюсь». Но отступать он уже не мог. Его подталкивали в спину… Через пять дней… Через четыре… Ему было страшно, как зверю, ведомому на бойню, с ужасающей пустотой внутри он продолжал плыть по течению. Через три… Послезавтра… Погода стояла пасмурная. Опадали последние листья. Реми смотрел на небо. Через неделю он окажется на другом краю земли. И ему надо постараться стать серьезным, изо всех сил… Рядом уже никого не будет. Хочет ли он этого? Нет, он не хочет… Он не сможет… Ему не хватало воздуха, он задыхался. Он яростно застегнул чемоданы. Между двумя пиджаками был спрятан портрет Мамули. Все готово… Завтра!..
Последний день он провел в своей комнате, продолжая терзаться сомнениями. Если он опоздает на самолет, то… В общем-то, это не имеет никакого значения. Он спокойно мог отложить отъезд. Он ведь ехал по собственной воле. «По собственной воле», — повторял он себе, но так нервничал, что остановил каминные часы. Это почти незаметное тиканье стало ему невыносимо. Ближе к полудню он лег на кровать, уткнувшись в подушку, и более не шевелился. Последние часы, отделявшие его прошлое от будущего, он провел в каком-то полуобморочном состоянии. Внезапно он понял, что момент настал, и тихо сказал:
— Пора!
Вобере ждал его в гостиной. Он был весь серый, словно источенный давней болезнью.
— Не хочешь, чтобы я проводил тебя в Орли? — спросил он.
— Нет… Только Клементина, потому что я обещал ей.
— Держи нас в курсе.
— Конечно.
Меж ними, как холодная вода, просочилось молчание. Они были уже на разных берегах. Реми быстро проглотил свой кофе.
— А Раймонда? — спросил он.