Замок ужаса

Ну а сам Ствол-один? Ему, если честно, теперь все равно. Не спать, не есть, ничего вокруг не видеть, оказывается, имело смысл лишь до первой «сетки». А потом, когда — свершилось, все сразу стало неважным и тошнотворно-скучным. И прошлое с его фанатичным служением идее изобретения, и настоящее с этим беснующимся Стволом-два (а ведь недавно он был ближе брата, alter ego!) и распухшим от бдительности Первым, а главное, будущее, в котором не осталось теперь ничего… Да, момент «сетки» был… о да! А что теперь?

Ствол-один в последнее время частенько ловил себя на том, что самым интересным было бы сейчас нажать кнопку, а потом смотреть, неотрывно смотреть, упиваться зрелищем того, как вонзается белый луч в небеса, и, отражаясь от них, падает на землю огненная крупноячеистая сеть…

И бьется в ней все живое.

— Обо всем этом будет доложено в соответствующие инстанции!

Опять Первый. Разгоряченный бесконечным препирательством и пивом, раскраснелся, как петух в гриле.

— Мудило ты цепное! Может, там конец света уже нагрянул, а мы здесь так и будем видик гонять?! Элементарно к телефону сторожей дойти можно, а? Домой Овсянникову дозвониться? Может, он просто слег, заболел, в аварию влетел — «часы» повредил, а? Ну хорошо — сам от страха с места не сойдешь, ну хорошо — мне не доверяешь, так хоть нашему тихоне позволь! А? Ну, пустишь его? В спину не выстрелишь, если пойдет?

Ствол-один снова уткнулся в видоискатель.

Тихоня — это о нем. Конечно, с ним Первый ведет себя иначе, нежели с постоянно огрызающимся Стволом-два. Но беда в том, что ему-то, тихоне, вовсе не хочется куда-то дозваниваться, чего-то добиваться… Некая мертвящая апатия все более властно завладевает им.

Ну, сгинули сторожа — и ладно. Молчит Институт — и пусть молчит, заткнулась Москва — и черт с ней. И вообщее, если вдуматься, идейка Ствола-два насчет конца света — это то что надо. Совсем бы неплохо…

Надоело! Надоело все!

Он неподвижно смотрел в перископ.

Опять бурелом, и частокол деревьев, и сугробы, су-гробы… И никого.

Никого? Вот и хорошо. Вот и славно! Стоп. Что такое? Шевеление веток. Тень. Человек?

Да это же… не может быть!.. Овсянников!

* * *

Костер горел, горел, как сто лет назад, и четыреста, и вечность, и как будет гореть он в бесконечно далеком будущем, и все еще дрожали нити, протянутые в разные стороны от бубенца. Но это уже был прощальный трепет. Они удалялись прочь, уходили навсегда — все те, кто вышел из Страны Вечных Сновидений поведать Александре о происшедшем когда-то, давным-давно, по ту сторону человеческой памяти, о Чамхе и Айями-Хорги… О ней, Александре!

Это было непостижимо, да она и не пыталась вникнуть в тайну сомкнувшихся веков. Она стояла неподвижно, глядя вслед… но какой же след могли оставить тени — на земле умерших? След пролег сквозь ее душу!

И страха больше не было. Лишь печаль владела ею — печаль расставания с жизнью.

Ничего и никем не было сказано о дальнейшей судьбе Александры, но после встречи с тенями своих предков она смогла бы изведать не только самую мысль зверей, птиц, рыб. Чудилось, вот сейчас река впервые потекла, травы впервые проклюнулись сквозь толщу земную, и она, Александра, новым зрением своим, отныне позволявшим ей видеть грань меж реальным и сверхъестественным, разглядела свою собственную близкую погибель. Ибо невозможно человеку нашего времени жить на свете с этим новым, глубинным знанием — и невозможно исполнить завет предков, не отдав за это жизнь. Да, смерть Михаила была неминуема — теперь ясно. Он ничего не успел… остались два Хорги, и одна из этих двоих — Александра.

Обреченная, она не билась, не металась, не просила пощады или отсрочки. Только когда в последний раз слабо дрогнула нить, привязанная одним концом к бубенцу, а другим исчезающая в беспредельности, Александра взмолилась — и сама не поняла, она ль воскликнула, бубенец ли звякнул последний раз… приговоренная, она выкрикнула свое последнее, тайное, самое заветное желание, в котором ей невозможно отказать: взмолилась о том, чего ждала всю свою жизнь и уже не чаяла дождаться:

— Любви прошу! О, любовь моя!..

Любовь ее… та любовь, которую все Хорги предпочли бессмертию… любовь ее реяла одиноко в вышине, подобно птицекукушке, тонгасской богине любви, летала, кликала… Но пусто было вокруг, не дождалась Александра ответа на свой зов.

Тихонько вздохнув, приступила она тогда к тому, чему научили ее недавно родные тени, чтобы вернуться из Селения Мертвых обратно в Царство Живых и свершить предначертанное.

Сняла с себя всю одежду и сложила к подножию идолов, что стерегли погребальный костер Вечности. Потом подобрала лучинку и, запалив ее от этого негреющего, неяркого огня, пошла туда, где с той поры, как замолк колоколец, слышался непрестанный не то шепот, не то шелест.

Пройдя совсем немного, она почувствовала прохладные влажные вздохи и, опустив глаза, увидела, что тихие волны плещутся у самых ее ног. Это была неизвестная река, а может, Обимур струил свои воды и здесь, в мире усопших, как омывает он все Царство Живых, — но берега его терялись в густом тумане.