Замок в лунном свете

— Скатертью дорожка, — я посмотрела ей вслед и, неожиданно для себя самой громко рассмеявшись, подняла стакан:

— Выпей за мое здоровье, папа. За здоровье своей душевнобольной дочери!

— Не надо так, Морин. Ты изводишь себя. После болезни должно пройти какое-то время… — он нетвердыми шагами приблизился ко мне и неуклюже с нежностью погладил по голове. — Что же на самом деле произошло в Ньюбери?

— Олли Сондерсон начал дразнить Барона… Я предупреждала его. Больше ничего не было. Я сразу же уехала, все равно у меня не было денег, чтобы заплатить за место для лошади. А что касается Джонсонов — они напросились на неприятности. Если бы не Барон, их поколотили бы шоферы. Неужели ты поверил в эту глупую сплетню? Впрочем, ты всегда был на стороне своей матери! Только мама мне тогда поверила… только она и… Сэм.

Отец смущенно опустил голову.

— Не нужно ворошить прошлое, Морин, — устало проговорил он. — В настоящем тоже хватает проблем. Ты все-таки вывела бабушку из себя. Зачем?

— Конечно, узница должна сносить все безропотно и повиноваться, — я отпила из стакана и закрыла глаза. — А если пытается постоять за себя, ее безжалостно наказывают.

— О наказании не было речи.

Я посмотрела ему прямо в лицо:

— Неужели, папа? Разве она не угрожала усыпить Барона?

— Это в сердцах. Я отговорю ее.

— Можно подумать, она тебя послушает!

Он сгорбился еще больше — дряхлый старик, более слабый и немощный, чем его собственная мать. Мне стало жаль его.

— Даже если она оставит в покое Барона, мне все равно рано или поздно придется ответить за свое неповиновение. В «Хогенциннене» никому ничего не прощают. Моя мать — где она теперь, интересно? — до сих пор расплачивается за свое недостаточное почтение к бабушке. Только Сэму удалось избавиться от всего этого — он нашел единственно возможный выход. Когда-то и я думала, что смогу убежать отсюда. Куда меня привела эта дорога? В сумасшедший дом. А теперь я здесь снова в ловушке, — я встала и подошла к бару. — Как насчет еще одной порции? Странно, я, кажется, никогда не забывала как готовить мартини!

Достав бутылку джина, я нарезала лимон и выловила пару оливок.

— Было время, когда мы с тобой могли говорить обо всем откровенно, папа. Но это было так давно… Или нет? Можно мне задать тебе один не слишком легкий вопрос? — Он вздохнул. — Знаешь ты, где сейчас мама? Она пыталась связаться с тобой после отъезда? Могу я признаться тебе, как меня беспокоит эта история с сигаретами? Я точно знаю, что не бросала пачку в огонь. Это сделала она. Мои слова, я знаю, кажутся тебе кощунственными. Но это дело ее рук, она хочет запутать меня, убедить в том, что я больна. И это ей удастся, слышишь, удастся! Ей всегда удавалось все, что она задумывала…

Отец заплакал. Он плакал беззвучно, просто по щекам катились слезы. Потом отец достал скомканный платок.

— Ты думаешь, мы больше никогда не сможем говорить друг с другом откровенно? — тихо сказал он. — Прости…

— Между нами стоит слишком многое, папа. Память о маме и… о Сэме. Бокал, который ты сейчас держишь в руке. И она! Власть, которую она имеет над всеми нами. В Бостоне, вчетвером, мы были так счастливы, и ты был гораздо ближе мне. Даже когда ты был на фронте, все равно ты был несравнимо ближе, чем теперь. Я читала твои письма…

— Ты слишком возбуждена, Морин, — сказал отец. — У тебя был тяжелый день. Много событий… после всего, что тебе пришлось пережить…

Он неуверенно взял меня за руку.

— И не забывай, что бабушка очень много для тебя сделала. У тебя есть крыша над головой, ты в полной безопасности. Многие не имеют и этого…

Его прикосновение неожиданно стало мне неприятно! Я резко отдернула руку.

Отец со вздохом отвернулся:

— Она права. Сегодня ты, скажем так, немного, взвинчена. Не беспокойся, может быть, это просто усталость. Ты не готова к таким переживаниям, тебе нужен покой… — Прежде чем продолжить, он отхлебнул ив бокала. — В первую очередь покой. И сон. Почему бы тебе не лечь сегодня пораньше? Я попрошу Агнес принести ужин наверх.

Он прав, промелькнуло у меня в голове, это все бесконечная усталость. Я коснулась кончиками пальцев его локтя в знак примирения и, не сказав больше ни слова, вышла.

С трудом поднимаясь по лестнице, я чувствовала, как тяжело даются мне движения. Пальцы бессильно цеплялись за перила, ноги едва слушались — такой изможденной я не ощущала себя никогда. Совершенно не помню, как добралась до комнаты. Открыла дверь, зажгла свет и в этот момент услышала крик. Кричала женщина — высоко, пронзительно. Звук доносился словно издалека, и я не сразу поняла, что слышу свой собственный крик.

Глава двенадцатая