Заморская Русь

Перезарядив ружья, промышленные выстроились. Отбиваясь прикладом, из кустов с ревом выскочил босой и полуголый Василий Медведников.

– Кто это? – крикнул басом, прочесывая сонные глаза.

– Хрен их разберет! – просипел Баранов, срывая с мускулистой груди остатки голландской рубахи. – Все здесь?

– Баламута нет!

– Здесь я!

– Коломинские юнцы где?

– Я здесь! – откликнулся Прохор. – Кот в карауле.

– Ко-от! Беги сюда! – во всю глотку прокричал Медведников.

Котовщиков не отозвался.

Прострелив старый заряд, Прохор насыпал в мушкетон горсть пороха, зарядил картечью. Из кустов с воплями выскочил отряд латников.

– Первая шеренга – пли!

– Язви их в душу… Заговоренные, что ли? Пуля не берет!

– Расступись! – скомандовал Баранов и сунул фитиль в запал пушки.

На берегу стрельба стихла. Толпа латников в жутких масках с воем бросилась на выстроившийся отряд и с воплями же откатилась назад. Но они быстро оправились и, не дав промышленным перезарядить ружья, вновь бросились на них.

– Детушки! Отступать некуда, в одиночку никто не спасется… Выровнялись… Васька, курвин сын, назад! – Баранов осадил вырвавшегося из строя Медведникова. – В штыки, дружненько. Р-р-аз! Молодцы-удальцы! Расступись!

Ахнула пушка.

– Сомкни ряд!

Прохор отбил стволом пику, при мутном свете луны увидел блестящие глаза, ткнул в них стволом, ударил прикладом вправо и с удивлением услышал за спиной:

– Егоров! Назад!.. – Это кричал Баранов. – Подравнялись, детушки… Убитые есть?

– Кто такие? – снова пробормотал удивленный голос.

– Вроде якутаты! Откуда они здесь?

– Егоров, Поспелов, ко мне! – Обнаженный до пояса, Баранов махнул рукой во тьму. – Бегите к моей палатке, в кожаных сумках порох и картечь. Доставьте, мигом!

Прохор схватил заряженный мушкетон, Поспелов, немолодой уже томский мещанин, – охотскую самоковку, пригибаясь, побежали к темневшей палатке. Сзади стреляли свои, не давая латникам поднять голов. Одна пуля шлепнулась у Прошкиных ног, другая шмелем пропела над головой. Словно из-под земли, в десяти шагах появились латники. Поспелов щелкнул курком – осечка, еще раз – осечка. Прохор прижал локтем приклад мушкетона, спустил колесцо, брызнул сноп искр, вспыхнул порох на полке, рванулось пламя из короткого ствола, приклад так ткнул в живот, что молодой промышленный сложился вдвое. «Много пороха насыпал», – подумал. В ушах звенело. Поспелов упал на колено, выстрелил из пистолета, разинув рот, прочистил ухо пальцем, удивленно выругался:

– Ничо себе! Как из пушки!

Прохор бросил под ноги мушкетон, кинулся в палатку. Пискнула девка, которую впотьмах схватил за ногу. Наконец, нащупал два мешка, выволок наружу. Поспелов наконец справился со своей самоковкой, выстрелил с колена, они вдвоем побежали назад.

Что-то происходило за их спинами: кричали промышленные возле пушки, затем прогрохотал залп, ударив в лицо горячей, тухлой волной вонючей серы. Из строя выскочили трое и пронеслись мимо Прохора. Наконец, задыхаясь от бега на полусогнутых ногах, он бросил мешки возле пушки и упал. Следом под руки приволокли Поспелова.

Еще три раза латники пытались атаковать, но уже неуверенно, без криков, с опаской и оглядкой. Чаще постреливали из-за деревьев, стреляли в темноте плохо. Промышленные же приноровились к их латам, били пулями, стараясь не тратить заряды напрасно.

Прохор думал, что прошел час, но вдруг отчетливей стали видны стволы деревьев, кустарник и камни. Рассветало. Пользуясь затишьем, Баранов решил сменить позицию. Промышленные схватили пушку, раненого Поспелова, взбежали на высотку. Розовел восток, расправляла крылья птица зоревая, рассветная, пускала по небу золотые стрелы, с боем пробивала во тьме путь солнцу. Навстречу ему уходили большие индейские лодки, и вместо десятка гребцов в них было по пять-шесть.

Оставив пушку под охраной стрелков, промышленные спустились к лагерю, он был усеян телами латников и компанейских алеутов. К берегу тянулась широкая кровавая тропа, оставленная уползавшими ранеными. У воды лежали три наспех вспоротые байдары и убитые алеуты шелиховской артели, пытавшиеся ночью выйти в море.

– Андреич! – сипло дыша, позвал Баранова Медведников. – Живого якутата нашли. Толмача надо.

Баранов склонился над тяжело раненным индейцем с размалеванным краской лицом, с проседью в длинных волосах, заплетенных в две косы.

– Зачем напали? – спросил. – У нас был мир. Мы с вами хорошо жили.

– Думали, чугачи, – ответил якутатский индеец, зажимая рукой рану в животе. – Хотели мстить за прошлые обиды.

– Нас с чугачами никак нельзя спутать, – недоверчиво мотнул головой Баранов. – У нас палатки!

Раненый осклабился, претерпевая предсмертную боль:

– Подкрались, видим – косяки. Косяки – богатые. Как не пограбить? Не удержались!

Федька Острогин, все еще полуголый, но усталый и сникший в сумерках рассвета, с кровоточившими ранами на груди и спине, сидя, раскачивался и баюкал вспоротую руку.

– Не мучай ты его! – сочувственно попросил Баранова и здоровой рукой протянул индейцу пистолет. Тот взглянул на него с благодарностью в черных коровьих глазах, скрипнул пружиной курка и выстрелил себе под ухо.