Заморский выходец

— Гмм… Чудное дело! Коня твоего надо, одежки твоей! Отдашь добром все — иди себе тогда куда знаешь, — со смехом сказал тот же мужик, который стаскивал Марка Даниловича с седла.

— Так это вы грабить средь бела дня?! Эй! Ко мне! Ко мне! Грабят! — крикнул Кречет-Буйтуров, хлеща разбойника по лицу тяжелой нагайкой.

— А! Так ты не хочешь добром! Мы ж тебя! — загалдели разбойники, и тяжелые удары посыпались на боярина.

Он защищался как мог, продолжая звать на помощь. Но борьба была неравна. Скоро он был сбит с седла. Чье-то тяжелое колено придавило ему грудь. Блеснул нож.

«Конец! Смерть! Неужели смерть?» — мелькнуло в голове молодого человека. И эта мысль показалась ему какой-то дикой, невозможной.

А смерть близилась.

— Приканчивать? — спросил над ним хриплый голос.

— А что ж, чего и не прикончить? — послышался хладнокровный ответ.

Холодное лезвие ножа прикоснулось к горлу и полоснуло его.

— Постой, постой! Едут! Беги! Коня-то, коня в лес прячьте, ребята! — послышались торопливые крики.

Через мгновение Марк Данилович лежал один на лесной дороге. Издали доносились скрип телеги и говор нескольких голосов.

Кречет-Буйтуров попробовал приподняться и не мог. Его тело словно одеревенело — удары дубин дали себя знать. Хотел крикнуть — голос не повиновался. Словно легкая дымка застлала зрение. Он, как сквозь сон, слышал над собой возгласы:

— Не дорезали, Бога благодаря, душегубы.

— Видать, рука дрогнула.

— Еще бы! Не легко, чай, человека прирезать.

— Куда ж мы его, сердешного, свезем? Кабы он хоть сказать мог, где дом-то его, а то, вишь, он еле жив: прикрой он очи — ни дать ни взять упокойник.

— Усадьба боярыни Василисы Фоминишны тут недалече. Не туда ль его отвезти?

— А и впрямь! Ближе и дома нетути.

Марк чувствовал, что его подняли, понесли. Он смутно, где-то высоко над собой, различил миловидное, бледное личико падчерицы боярыни Доброй, расслышал удивленно-печальный возглас грудного голоса…

Дальше тьма.

XXII Ревнивый холоп

В сумерках весеннего вечера неясно рисуются две фигуры. Это — Илья Лихой и Аграфена. Холоп хмур, девушка задумчива.

— Принесла его нелегкая не в пору. Думал дней потеплее дождаться да тогда и утечь с тобой, ан, видно, придется раньше, — говорил Илья.

— А у тебя все уж слажено для ухода?

— Ну, вестимо же. Выберем только денек поудобней да и тягу. А ты что спрашиваешь?

— Да так, Господи!

— То-то так! Знаем мы вашу сестру! Может, тебе бежать неохота? Ведь и то сказать, что я? Холоп да еще беглый к тому же буду, а он — боярин богатый. Вестимо, слаще стать боярской полюбовницей, чем женою холопишки безродного. А? Так?

Глаза Ильи сыпали искры.

— Что ты! Как и думать такое можешь? Попросту спросила, потому лишь, чтобы, как убежим, так не нашли бы нас.

— Гм… Да… А чего ж ты сама к боярину подлезаешь?

— Я?! Откуда взял такое?!

— Все говорят…

— Кто все? Кто? — и в голосе Груни послышалось такое негодование, что Илья смутился.

— Да вот хоть бы Таська Рыжая.

— Верь ей, клеветнице, больше, так она еще и не то скажет. Ах, Ильюща, Ильюша! Не люба я тебе, видать! — с горечью промолвила Груня.

— Кабы не люба была, стал бы я изводиться так? Ведь извожусь я, Грунюшка, извожусь!..

— Милый мой, соколик! Зачем в сердце свое пускаешь думы черные? Зачем веры мне не даешь? Уж я ль не люблю тебя, желанного моего?

— Верю тебе, Груня, верю, а что я с собой сделаю, коли думы черные покоя не дают? Ах, милая! Только тогда и успокоюсь, когда мы сбежим отсюда, заживем на волюшке… Родная моя!

И Илья крепко обнял Аграфену.

— А только, — добавил он через минуту, — ты смотри не сдавайся на улещанья боярские.

XXIII Улещанья

На следующее утро после описанного свиданья Аграфене было что-то не по себе. Какое-то смутное чувство, точно ожиданье предстоящей беды, наполняло ее душу. Работа не спорилась.

— Чтой-то, Груня, у тебя сегодня дело на лад не идет? — заметила ей Фекла Федотовна.

— А сама не знаю, что такое. Просто руки опускаются.

Ключница посмотрела на нее.

— Не разнедужилась ли, грехом? Ишь, и с лица белая что-то больно.

— Нет, кажись, здоровешенька. Так что-то…

Время тянулось страшно медленно. Кое-как дотянули до обеда. Поели, и как будто всем стало веселее. Пошли разговоры, песни. В это время пришел Иван Дмитриевич и присел рядом с Аграфеной.

— Ну, что, как работишка?

— Ничего себе, помаленьку, — ответили девушки, а сами подумали: «Что сивому тут надобно?»

Иван Дмитриевич пустился в россказни, балагурил, смеялся, подтягивал певуньям своим козлиным голосом. По-видимому, он не собирался скоро уйти.

Фекла Федотовна с неудовольствием смотрела на него. Она недолюбливала хитрого «Ваньку».

«Уж неспроста припер, старый черт, ой, неспроста!» — думала она и зорко наблюдала за Ванькой.

Поэтому от нее не укрылось, что он, уловив время, шепнул что-то Груне и та, удивленно взглянув на него, стала складывать работы.

— Чего это ты? — спросила ключница.

— Да вот, Иван Дмитрич зовет зачем-то, что-то сказать мне хочет.

— Чего ж здесь не говоришь, Иван Дмитрич? Говори, коли надо, а из-за работы тащить девку не рука.