Замри, умри, воскресни

— Ну, ты сам подумай, — продолжала я. — Сколько раз в жару пила кока-колу из банки — и ни разу меня не ужалила забравшаяся внутрь оса. И ни разу у меня не было анафилактического шока, так, чтобы язык распух, как мячик. Разве не чудеса?

Мама посмотрела на отца.

— Она все время что-то такое говорит. Что с тобой, Лили?

— Просто поддерживаю разговор.

Все погрузились в неловкое молчание, и стали слышнее радостные вопли Эмы и Поппи, терзающих овец. Мама обернулась на шум, потом вдруг накинулась на меня:

— А теперь о чем ты думаешь?

— Да ни о чем! Думаю, я счастливая, что у меня ногти на ногах не криво растут. Вросший ноготь — это ужасно. А делать операцию — вообще с ума сойдешь.

Мама с папой переглянулись.

— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.

Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.

— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.

На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.

— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.

Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.

— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.

Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:

— Пожалуйста, не мели чепухи.

— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:

— Местного доктора вполне хватит.

Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.

«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».

На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.

Я повернулась к маме.

— А здорово, когда подагры нет, правда?

В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.

Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.

— Ну, какие у нас проблемы?

За меня ответила мама:

— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?

Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.

— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.

— Меня чуть не убили, — сказала я.

Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.

— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.

— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.

— То есть я скоро опять впаду в депрессию?

— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.

— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.

Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.

— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.

— Например?

Мама была озадачена.

— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?

— С ней все в порядке.

— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.

— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.

Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.

— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.

— А пока — что нам делать?

— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.

Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.