Замурованные. Хроники Кремлевского централа

— Нет, он такой здоровый, — неожиданно попутчик исполнился боязливым уважением.

— Я и говорю, здоровый в смысле жирный.

— Нет. Здоровый — крепкий и сильный, — голос все больше отдает трепетным признанием заслуг.

— Если он за год мутировал, то тогда конечно, — усмехнулся я, соображая, с кем я все-таки еду. — А кто у вас еще в хатах из громких?

— Иранец-контрабандист, чех, который на Кадырова покушение готовил… — откликается уже сосед слева.

— На Кадырова? — переспрашиваю я.

— На него. Кадыров отказался давать показания, единственное заявление, которое он сделал: «я не терпила». Представляешь, это президент российской республики заявляет — «я не терпила»!

— А я с Зайцевым сижу, бывшим фээсбэшником, — заговорил другой «стакан».

— Зайцев, Зайцев, — в голове что-то крутилось. — Погоди, это такой лысый, в годах?

Я вспомнил, как, отсидев не больше трех месяцев, познакомился в воронке с двумя подельниками, которых уже судили за вымогательство — пытались вернуть свое. Причем статью они надеялись перебить на «самоуправство» и разойтись с правосудием с малыми потерями. Один из них был бывший сотрудник ФСБ Зайцев, другой — коммерсант Сергей Генералов.

— Он. Его уже осудили за вымогательство. Восемь лет дали.

— А подельнику Генералову?

— Серега, по-моему, девять выхватил, уехал в Мордовию. У нас жены общаются. Короче, он по приезду отписал, говорит, очень тяжело. За ним еще точковка конкретная идет.

— А сам женат?

— Гражданским браком. За неделю до свадьбы приняли.

— Лет-то тебе сколько?

— Двадцать шесть. А ей двадцать один. В этом году институт закончила.

— Пишет?

— Каждый день, фотки шлет, — голос дрогнул.

— Значит, дождется, — соврал я и переключил тему. — Давно сидите?

— Два месяца, — почти хором ответили безликие попутчики.

— Что за статья?

— 290-я. Взятка.

— Какую сумму вменяют?

— Триста тысяч зеленых, — грустно отрапортовал сосед. — А ты тоже сотрудник?

— Что значит тоже?

— Ну, — смутился взяточник. — Мы-то эта… сотрудники.

— Менты?

— Менты.

Воронок заехал в ворота Следственного комитета, остановившись возле подъезда. Нас вывели, пристегнув по парам. Только на улице я смог рассмотреть лефортовских сидельцев. Старшему лет сорок, в образе каратиста касьяновской закваски: невысокий, широкая стойка, выпяченный живот, подраскумаренные глаза. Два других «оборотня» — чистые пионеры: худые, сутулые мальчики с непропорциональными тщедушным тушкам большими головами. Интеллигентики, благополучные семьи, сытые детство, юность, модные юрфаки, теплые местечки в милицейских департаментах. Везде блат, сплошная зеленка… Ребята сдались: немытые волосы, щетина, желтые зубы. На четвертом этаже развели по разным кабинетам.

За дверью под вывеской «Старший следователь по особо важным делам Краснов Игорь Викторович» суетился Володя Девятьяров, с озадаченным мыслью лицом перекладывал бумажки. Хозяин кабинета отсутствовал, но был где-то рядом. На столе красовался тонюсенький «Арplе», рядом заряжался новенький «Верту».

— Слушаю, Девятьяров, — Володя приставил к уху старенькую трубку. — Да у нас проблема с машинами… Даже не знаю, что делать. Надо везти на следственные действия, а не на чем… Ну, да… Запарка из-за войны. Весь транспорт забрали под отправку группы в Осетию… Хорошо, спасибо.

— Вова, тебя-то не призвали жмуров на войне описывать? — приветствовал я следователя.

— Нет! Я здесь нужен, — скорчил рожу Девятьяров.

— Как тебе фартит.

— Значит, еле договорился я насчет машины. Прямо сейчас едем смотреть. Только вот один вопрос улажу. Ребята, — обратился следак к конвою, — подождите с Иваном в коридоре.

Скованный с ментами наручниками, я присел на проходняке напротив кабинета. Мимо шныряли следователи и следачки, безупречные в одежде, в часах, телефонах. Перебивая друг друга парфюмерной вонью, они заныривали и выныривали из табличных проемов, холопски беззвучно несясь дальше. Лица их скользки, человеческая красота индивидуальности вытравлена кислотой общего порока. Они повязаны единым выражением лиц как общим преступлением. Добровольные гуимплены, превратившие моральное уродство в профессию. По обезображенным лицам ходили тени чувств. Но каких! Алчности, трусливого лакейства и жестокости. Жестокости не воина, жестокости мародера, карателя и насильника.

Через полчаса автомобиль был подан. Черный зафаршированный «мондео» со свежим четырехзначным пробегом. За рулем сидел парнишка спирохетной комплекции — Стас. Я с пристегнутым милицейским балластом уселся сзади, с правой стороны меня поджал автоматчик. Автомат был продет через башку с фуражкой и вороненым тюльпаном упирался мне в подбородок. Девятьяров по-начальственному развалился на переднем пассажирском. Последний раз так вольно я видел улицу ровно двадцать месяцев назад. Увлекательнейшее зрелище: модели машин, узнаваемые лишь по значкам, женщины, некрасивые, но непроизвольно вызывающие улыбку, напряженная суета несвободной свободы.