Замурованные. Хроники Кремлевского централа

За избиение Колесова летом 1998 года, взрыв мусоропровода по месту жительства мамы Ольги Костиной в ноябре того же года, эпизод с Лобиковым в ходе судебного разбирательства сняли в связи с истечением срока давности, Мосгорсуд 30 марта 2005 года приговорил Пичугина к двадцати годам колонии строгого режима. Через две недели после приговора Генпрокуратура предъявила Алексею новые обвинения: организацию убийств директора торговой фирмы «Феникс» Валентины Корнеевой, мэра Нефтеюганска Владимира Петухова и двух неудавшихся покушений на управляющего компании “East Petroleum Handtls gas” Евгения Рыбина. Корнееву застрелили 21 января, мэра Петухова — 26 июня 1998 года. Свидетели утверждали, что Сергей Горин, по приказу Пичугина и Невзлина «участвовавший в совершении нескольких убийств», собирал на заказчиков компромат, за что и был убит вместе с женой.

17 августа 2006 года суд добавил Пичугину еще четыре года строгача. Однако Генпрокуратура добилась отмены приговора как слишком мягкого, потребовав для обвиняемого пожизненного заключения. Верховный Суд направил дело на новое рассмотрение…

Мы познакомились с Алексеем, когда судилище с предрешенным пожизненным финалом уже перевалило свой экватор и до людоедской развязки оставались считанные недели.

С учетом спортивно-офицерского прошлого Пичугин выглядел неважно. Сто десять килограммов боевой массы сгорели до восьмидесяти. Тело сорокапятилетнего мужчины опоясывал желеобразный «спасательный круг», вздувшиеся ноги покрывали варикозные паутинки.

— Меня когда из Лефортова привезли сюда, потащили в соседнее здание, — рассказывал Алексей. — Несколько в штатском, мол, туда-сюда, коллеги, фээсбэшники, пришли поддержать, разобраться, что здесь происходит. Слово за слово, предложили кофе… Очнулся уже в камере, на руках следы от инъекций. Ширнули «сывороткой правды», перебрали, по-видимому, с дозой. Адвокаты сделали запрос: кто и куда такого-то числа меня вызывал, официальный ответ: никаких вызовов, целый день находился в камере. Естественно, сделать анализы на наличие препаратов в организме, никто не позволил. После этого стал стремительно худеть и отекать. Нарушили обмен веществ, по всей видимости.

— Сначала в Лефортово?

— Ага, сначала туда. Впрочем, разницы практически никакой.

— С кем там сидел?

— Из громких — с Игорем Сутягиным, который за шпионаж. Жалко мужика, спятил он там маленько.

— То есть?

— Сидит, пишет что-то, потом резко разбирает ручку и линейкой мерит, сколько чернил исписал. Его на два месяца бросили на прожарку к двум неграм. Негры с разных племен, не то что русского или английского, друг друга не понимают, в отличие от задач, возложенных на них оперчастью. Началось с малого. Негров не грели. Передачки заходили только Игорю. А в Лефортово в самих хатах холодильников нет. Только на продолах. Каждый день надо писать заявление с просьбой выдать то-то и то-то из твоих же собственных продуктов. И каждое утро тебе приносят на целый день. Ну вот, принесут Сутягину еду, а он с утра уходит на ознакомку, — возвращается, все сожрали негры. И так изо дня в день. Пробовал прятать — бесполезно: находят и сжирают. Протестует — смеются. Тогда он решил очаровать негров справедливостью, провиант делил на три части и жестами показывал: это тебе, это тебе, это — мне. Понятно? Те кивают — улыбаются. Возвращается — ничего нет.

— Больше они с ним ничего не сотворили?

— Сотворили, — Пичугин поджал губы.

— Что?

— Все, что смогли… Ладно, хватит об этом.

— Неужели опустили?

— Я не хочу это обсуждать. — Алексей резко закрыл разговор.

Пичугин являл собой олицетворение демократического охранительства. Кремлевский солдат девяностых, он был представителем плеяды советских офицеров, присягнувших на чубайсовском ваучере. Закончил с отличием Высшее командное училище Министерства внутренних дел в Новосибирске, потом школу КГБ, в девяносто первом защищал Белый дом, в девяносто третьем в составе милицейского «Витязя» защищал от Макашова Останкино, в ельцинской контрразведке дослужился до майора, чем неподдельно гордился. Слово «чекист» воспринимал комплиментарно, «гэбня» — оскорбительно.

Алексей восхищался Ельциным, восторгался Ростроповичем, превозносил Бобкова. Из творческой интеллигенции особо выделял Басилашвили, в первую очередь, как подчеркивал Пичугин, за его гражданскую позицию. Что касается истории, то для Пичугина здесь не было неоднозначных фигур. Иван Грозный и Сталин — тираны-кровопийцы, Александр II и Дзержинский — великие государственные правители. ЧК-КГБ и казачество прочно оставались закрытыми не только для малейшей критики, но и вовсе для любого обсуждения, этакие интимно-исторические аспекты мировоззрения Алексея. Своим бутафорским званием полковника казачьих войск Пичугин гордился всерьез.

Я как-то предложил Алексею почитать «Историю русской революции» Троцкого.

— Как ты можешь такое читать?! — возмутился сокамерник. — Это же антихрист.