Замурованные. Хроники Кремлёвского централа

— Слушай, Григорий, — решился я раскрыть карты. — Я сейчас книгу пишу. Тюремные байки, беседы, интервью… Ведь что получается: информации по тебе много разной, но в основном она негативная. Вот тебе возможность, как ты говоришь, очистить свое честное имя. Давай красиво оформим наш разговор, подберем вопросы, разберемся, что у тебя не секта, а партия, не мошенничество, а научная деятельность, и выясним, кто и за что снял тебя с пробега…

— Нет! — испуганно и категорично оборвал меня Грабовой. — Здесь нельзя о таких вещах разговаривать.

— Это почему?

— Ну, во-первых, это, того, может попасть в руки ментов, — замельтешил волшебник.

— Если даже и так, то где ты рискуешь?

— Да нет. Это не надо делать, — растерялся Грабовой. — Обо мне вообще ничего не надо писать.

«Держи карман шире, — подумалось мне. — О тебе-то и не писать. Хе-хе».

Принесли почту и газеты. С десяток писем и все Грабовому. Прессу Григорий не выписывал и не читал. Из копны корреспонденции кудесник выбрал письма жены, остальные, не читая, засунул в специально приспособленный под бумаги баул. Вскорости Гришу забрали к адвокату. Вернулся он часов через шесть в приподнятом задорном настроении.

— Представляешь, мне сейчас адвокат сказал, что у меня число сторонников увеличилось на семь тысяч, — прямо с порога поведал Грабовой.

— За месяц? — недоверчиво переспросил я.

— Нет. За неделю.

— А сколько всего у тебя народу?

— У меня восемьсот тысяч сторонников. У нас же партийные отделения в семидесяти двух регионах.

— И кто вас так сладко финансирует?

— Никто. Денег у нас нет. Люди сами участвуют.

— Чем участвуют? Баблом, квартирой, тачкой, дачкой? Ты сказки-то не рассказывай. Офисы, транспорт, съезды — на что?

— Это все добровольцы делают. Офисы свои дают, машины. На съезды все сами ездят.

— Ну-ну.

— Какой же все-таки в России беспредел творится, — Григорий сменил тему. — Я вот уже здесь на «шестерке» сидел с Арчилом, забыл его фамилию, он только человека подвез, и его посадили.

— Что предлагаешь?

— Я считаю, что надо поступить так, как сделал великий туркмен-баши Сапармурат Ниязов. Он всех отпустил. Кстати, Керимов тоже девяносто процентов всех отпускает.

В это время по РТР стали показывать предварительные результаты голосования в историческом рейтинге «Имя России», в пятерку лидеров вошел «отец народов».

— Как это Сталин вошел в популярные?! — возмутился Григорий. — Это, наверное, фээсбэшники чего-то там подделали.

— А ты бы за кого голосовал?

— Ну, за поэта какого-нибудь, Пушкина, например. Я считаю, за политика не стоит голосовать. Вот в Антверпене нет даже ни одного памятника политику. Вот это правильная философия народа. Это я поддерживаю.

Скоро прибыли с судов Братчиков и Латушкин, довольные возвращению «домой», заряженные приветами и тюремными новостями.

— Чудеса были? — серьезно спросил меня Латушкин, морща нос от ароматов, разивших с верхних нар.

— Ты меня имеешь в виду? — встрял в разговор Грабовой.

— Вас, Григорий. Вы у нас здесь один чудесник.

— Я не по этой части, — заскромничал сокамерник. — Я наукой занимаюсь.

…Спецблок «Матросской тишины» выгодно отличался от 99/1 приличным ларьком и местным грилем, который снабжал зэков жареными цыплятами по 183 рубля за тушку. Оплачивать курей можно было только с воли. Птица заходила уже остывшей, в среднем по пять штук за раз, если, конечно, позволяли материальные возможности близких. Другие источники получения натурального мяса отсутствовали. Говяжий паек, который обычно шел приложением к баланде, кусочком граммов в семьдесят, с началом грузинско-российского конфликта появлялся в меню все реже и реже, и то преимущественно жилистыми ошметками неестественно черного цвета. Чтобы ощутить вкус говядины, приходилось ждать, пока за неделю накопится ошметков восемь, положенных на всю хату, а затем, промыв их в кипятке от грязи и пальцев баландеров, накрошить по волокнам в мелкую нарезку из помидоров и огурцов. Блюдо это носило гордое имя «осетинского салата», ставшего в нашей хате традиционным еженедельным лакомством. Сегодня к ужину подали именно его. Братчиков тут же принялся ностальгировать по Эквадору, банановым плантациям, знойным аборигенкам и лоховатым аборигенам. Его чемоданные настроения поддержал Грабовой.

— Я поеду в Америку, — поделился Григорий.

— Тебе нельзя из страны уезжать, — мрачно запретил Костя.

— Почему? — насупился кудесник.

— Ты-де в Лефортово сидел, значит, крепит тебя ФСБ по политике или шпионажу.

— Почему так думаешь? — напрягся Грабовой, не уловив иронии.

— На «девятке» и в Лефортово сидят или маньяки и убийцы, как мы с Ваней, или политические. Если свалишь за границу, тебя отравят, как Литвиненко.

— И станет товарищ Луговой дважды героем России, — похоронно подытожил я.

— Не-е-е. Это ерунда, — запротестовал Грабовой. — Я им не нужен буду. Тем более в Америке они вряд ли будут что-то делать. Кстати, вам тоже надо в Америку стремиться.

— Гриша, с твоей отсидкой и сроком тебе не в Америку, тебе к воровскому надо стремиться. Тем более, какая может быть Америка, когда сам же говорил, что мы ее в течение трех лет бомбить начнем.