Замуж с осложнениями

— А-а, — говорю я глубокомысленно. — В любом случае, даже если бы мне что-то не понравилось, все равно он твой брат, и я рада, что он у тебя есть. Кстати, как по-муданжски будет «деверь»?

— Никак. У нас есть только дети, родители, братья и сестры.

— А… бабушки-дедушки?

— Тоже нету.

— С ума сойти, — удивляюсь вяло. — Это же так неудобно!

— А зачем они? — Муж буксирует меня по воде к крану, чтобы смыть шампунь. — Их видишь-то пару раз в жизни, случайно. Да и братья не так часто рядом живут, это просто Арон с детства привык, что я всегда помогу, если что, и поселиться решил неподалеку, чтобы так и дальше было.

— Так ты его избаловал, — хмыкаю.

— Есть немного, — улыбается Азамат, безуспешно пытаясь прикрыть напускным раскаянием гордость. — Но он хороший парень. Двое детей уже, оказывается.

Последнее мой муж произносит с особым пиететом — впрочем, оно и понятно, тут в детях, видимо, измеряется социальный статус.

Азамат споласкивает меня под гибким краном, бормоча, что душ он обязательно установит в ближайшие дни — я только киваю с идиотской улыбкой и послушно дрейфую по поверхности — и извлекает меня на воздух, попутно заворачивая в полотенце.

— А с твоим… умершим мужем ты тоже вместе мылась? — внезапно спрашивает он.

Всю мою расслабленность как рукой снимает.

— Иногда, — говорю, запахивая халат, — а что?

— Чего ты так испугалась? — хмурится Азамат. — У вас не принято говорить о мертвых?

— Да нет, принято, — пожимаю плечами, стараясь изобразить равнодушие. — Просто ты до сих пор о нем ничего не спрашивал, вот я и удивилась…

Азамат долго на меня смотрит молча, теребит в руках полотенце.

— Я не чувствовал себя вправе, — говорит он наконец. — Но теперь нет смысла откладывать.

— Что откладывать?

— Вопрос про него.

— Какой вопрос?

— Ты знаешь.

Я обескураженно поднимаю глаза, а до сих пор, оказывается, упорно смотрела в сторону, и понимаю, что и правда знаю.

— Я всегда отбивалась, если он пытался поднять меня на руки, — произношу задумчиво. — И когда болела, лечилась так, чтобы он не видел.

Мы снова долго молчим, потом Азамат медленно кивает. Привлекает меня к себе, гладит по голове и плечам, нагибается к моим губам, его огромное тело везде вокруг меня, но тут уже у меня закипают мозги.

— Пойдем, — говорю, — куда попрохладнее. Пожалуйста.

Смеется.

— Ты у меня как редкий цветочек. То холодно, то жарко, но уж если с климатом угадать, расцветаешь всем на зависть.

* * *

В спальне у нас с климатом все хорошо, и все же Азамат пытается меня укутать в пару-тройку одеял.

— Ну ты меня еще в перину заверни, — ворчу.

— Перин нет, — жизнерадостно отвечает он. — Только шерсть. Арон ненавидит, когда перья колются сквозь чехол. Он разводит «женских овец», у которых шерсть мягкая и не пахнет, именно чтобы матрацы делать.

— А… — говорю, соображая, что и где я перепутала. — Нам в колледже дифжир переводили как «перина».

— Что ж они у вас там пух от шерсти не отличают? — возмущается Азамат.

Я закатываю глаза.

— Дорогой, ты всерьез думаешь, что у нас кто-то что-то набивает перьями? Из шерсти еще одежду делают иногда, а всякие подушки-матрацы уже много веков с искусственными наполнителями.

— А, ну да, — усмехается он, укладываясь вокруг меня, — никак не привыкну, что такие обычные вещи можно совершенствовать при помощи технологий. У нас как-то принято считать, что технологии — они для войны, ну и для транспорта еще, а все прочее — по старинке.

— Я только рада, что вы догадались модернизировать туалеты, — говорю. — А то пришлось бы тебе совершить прорыв в сфере сантехники.

Мы смеемся, получая столько удовольствия от самого процесса, что вскоре уже забываем, что послужило причиной. Потом я берусь за цикатравин и принимаюсь обрабатывать своего ненаглядного на ночь, а он вдруг заявляет, что ему щекотно. Я решаю, что это хороший признак, и продолжаю втирания — он жмурится, хохочет, пытается пощекотать меня, потом мы много и обстоятельно целуемся, катаемся по теплому ложу, закукливаемся в одеяльный кокон с накаленной сердцевиной, обжигающим тугосплетенным ядром, вечным двигателем на силе трения, шумно дышим в такт резонирующим пульсам, наши слившиеся души вспыхивают двойным светом, ослепляя друг друга, чтобы открыть внутреннее зрение, которое не замечает между нами границы, а чего мы не видим, того и нет, ведь это наше слияние творит миры и пересоздает нас самих — куда-то же надо девать тот бесконечный поток любви, который хлещет из нас, пропитывая жизненной силой всю нашу и пару-тройку соседних вселенных.

Глава 22

Пробуждение у меня тяжелое: Азамат все-таки укрыл меня всем чем мог, так что я теперь чувствую себя изрядной лепешкой.