Замуж срочно!

На сборном пункте всех построили в шеренгу. «Русские – шаг вперед!» – раздалась команда. Отец Вероники крепко схватил ее мать за руку, он уже понял, что жену нельзя отпускать. Она не послушала, советская девушка, ей сказал командир – шаг вперед, и она пошла с маленькой дочкой в пеленках. Под белы ручки ее забрали в военный эшелон, и только тогда выяснилось, что иностранцев в Союз не впускают. Мать поехала на родину, а отец остался, с тех пор они больше никогда не виделись.

Каким-то чудом мать Вероники не посадили, хотя обвинения в шпионаже и предательстве были. После допросов в КГБ она пыталась покончить жизнь самоубийством, потом решила скрыться, переезжала из одного города в другой… И, конечно, никаких разговоров о том, чтобы ее выпустили за границу, быть не могло. В общем… это обычная история для того страшного времени. Непонятно только, почему оно породило таких романтичных и легкомысленных людей, как Вероника и Слободан.

О своих родителях она рассказала ему в купе скорого поезда. Я представляю, с какой энергией! До Москвы двое суток, для нее это – тьфу, она заочникам читала экспрессом за время летней сессии весь свой годовой курс, не замолкала по четыре пары в день целую неделю. И, конечно, она рассказала, как все-таки они встретились с отцом. Отец ее не забывал, женился, разумеется, родил новых детей, но про русскую дочку помнил. Он сам прислал ей вызов, когда государственная политика поменялась, и в шестьдесят шестом году она смогла приехать в Югославию.

Ей даже захотелось об этом написать. И вот как раз в тот самый август, когда они встретились со Слободаном, еще будучи у себя дома, Вероника села за печатную машинку и отстучала: «Первый раз я увидела своего отца, когда мне было двадцать лет…» Круто! Отличное начало мемуаров! Она несколько раз повторяла эту первую фразу над сковородкой у плиты, когда готовила себе перекусить. «Первый раз… – и лучок положила в шипящее масло, – я увидела своего отца… – и колбаску туда же, – когда мне было… – два яйца разбила сверху, – двадцать лет…» Ум-м-м!.. Она закрыла крышкой свою яичницу и вышла на балкон снять пересохшее уже белье, и там опять смаковала, смаковала свой удачный оборот: «Первый раз… я увидела… своего отца… когда мне было… двадцать лет!» Всего одна строка, и больше наша Вероника ничего не написала. Яичница у нее подгорела, она переключилась на сковородку и думала: «Какие мемуары? Ну, какие еще мемуары?! Я полна сил! Мне хочется любви! Сейчас бы рюкзачок на спину – и в горы, с гитарами, с палатками, с геологами какими-нибудь».

Вероника поняла, что в городе, одна в квартире больше ждать свою судьбу не может. Она решила отправиться в Сербию, в гости к сестре, на целый месяц. И если бы не страшная жара, из-за которой все устали, она бы с удовольствием осталась еще ну хоть на пару дней. Дети ее отца, сестра и брат, всегда принимали душевно, в отличие от Москвы, где жила тоже сестра, от второго брака матери, с которой они вместе выросли. В Москве все вечно были заняты, все говорили только о работе, о деньгах, всегда были умотанными, раздраженными, наша Вероника со своим свободным образом жизни всю жизнь казалась им легкомысленной и непутевой. В Сербии она чувствовала себя своей, тут жизнь текла в другом ритме, тут любимое слово – «полако», то есть потихоньку, постепенно. «Идемо полако», – говорила ей сестра, и они выходили вечером из дома гулять по берегу Дуная, обсуждали женские делишки и, конечно, женихов, сестра все время Веронику с кем-то из сербов знакомила, но что-то опять не срасталось, и они спокойно гуляли вдвоем, напевая старую песню:

Вышла мадьярка на берег Дуная,
Кинула в воду цветок…

На работу нужно было выходить первого сентября, поэтому Вероника взяла билет на двадцать пятое августа. За билетом она отправилась сама, не тащила сестру по жаре, но, как только вернулась со станции и сказала дату, сестра сразу заохала и сказала, что билет нужно срочно менять. Как же могла забыть Вероника, что двадцать шестого приезжает еще один жених, очень приятный экземпляр, доктор, и он уже видел ее фото, и заочно она ему понравилась, а уж когда познакомятся, то дело будет в шляпе.

На следующий день женщины побежали менять билет, но ничего у них не вышло. В кассе сидел мужчина со смешными черными усами, с такими пушистыми, каких теперь уже никто не носит, и он ответил, что билетов нет. До сентября все билеты кончились. Как такое могло быть? Ведь еще вчера билеты были? «Не может быть! – удивилась Вероника. – Вчера работала женщина, она говорила, что билеты есть?» Кассир невозмутимо улыбался. Лицо судьбы, это Вероника потом поняла, лицо судьбы бывает иногда смешным кассиром с черными пушистыми усами.

В ночь перед выездом женщины не спали, понятное дело – за месяц отпуска наговориться не успели. Вероника достала сербские динары и протянула их сестре.

– Возьми, подарок купишь дочке.

Сестра отказывалась, говорила, чтобы Вероника оставила эти деньги себе.

– Что оставлять? Я все равно бы их тут потратила…