Замуж срочно!

Все это мелочи, их папочка не видел, он видел тонкий нос, такой же, как у него, он видел румяные щеки и черные внимательные глаза, которые всегда смотрели на него с хитринкой и восхищением. Вот только брови зря она нарисовала, папа не любил, когда рисуют на лице.

– Зачем ты брови сделала такие? – спросил он дочь. – Что это за брови? Это не брови, это мой смертный приговор. У нас такие угольные брови рисовали на чучело русской Зимы, чтобы сжигать его на Масленицу.

Риммочка не ответила, она проголодалась и с аппетитом уминала котлетки, сдабривая их кетчупом и перцем. Когда она потянулась за хлебом, рукав ее кофты задрался, пухлая белая ручка открылась… О, люди, люди, что увидел папа! Такого папа никогда еще не видел и не ожидал увидеть эту живопись на теле родной дочери. У Риммочки появилась татуировка.

На все запястье Риммочка выбила себе дракона, длинного китайского дракона. Это чудовище в красно-зеленых тонах поселилось на ее белой ручке навсегда, и по черным контурам рисунка еще не прошло воспаление. Страшно! Папе стало страшно. От кисти до локтя растянулась эта живопись, к слову стоит заметить, сделанная качественно в хорошем салоне у приличного мастера, но папу эти аргументы ничуть не успокоили бы, он начал вопить:

– За какие грехи я страдаю? У всех моих друзей уже внуки! У всех моих друзей началась счастливая старость, а я до сих пор не сплю ночей! Что ты мне показала? Что ты мне принесла? Да лучше бы ты принесла в подоле, чем я буду всю жизнь смотреть на этот китч! Где твой художественный вкус? Зачем я водил тебя в Третьяковскую галерею?..

Пока отец читал нотацию, Риммочка умяла третью котлетку, ей заметно полегчало, она ждала, когда на шум проснется мать, и варила кофе. Под кофе она скомплектовала бутерброд и предложила папе кивком головы, рот у Риммочки был занят, она тоже любила голландский сыр с горячим кофе.

– В мое горло не лезет кусок! – причитал отец. – Римма! Прекрати сейчас же жрать и ответь мне прямо… Когда ты выйдешь замуж?

– Пап, – дочь ответила. – Дай мне поесть спокойно, а?

Риммочка завтракала с аппетитом и насмешливо улыбалась, этот вопрос от родного отца она слышала не первый раз.

– Нет, ты ответь мне прямо, когда у меня будут внуки? Тебе уже двадцать семь, твоя мать в это время отдала тебя в школу!

– С шести, – напомнила Риммочка, – с шести. По-моему, вы поторопились. Я так страдала…

Папа вскинул голову и начал звать жену, не обращая совершенно никакого внимания на ранний час, его волнение, осложненное ночным недосыпанием, зашкаливало.

– Она пришла в татуировке! – кричал он жене. – Посмотри на нее! Она хочет плюнуть в лицо родному отцу!

Риммочка улыбалась. Она смотрела на отца точно так же, как в детстве, спокойно и без страха. Риммочка знала, что папа немножко поругается, а потом подарит что-нибудь красивенькое или вкусненькое.

Про то, что ей исполнилось двадцать семь, Риммочка не раз, конечно, слышала, но совершенно не могла понять, что означают эти цифры. Двадцать семь, и что? Кредит какой-то нужно погасить? Спешить куда-то надо срочно? Бежать? Ловить кого-то? Что от нее все ожидают в эти двадцать семь, она не понимала.

Двадцать семь образовались слишком быстро. Она еще помнила свое восемнадцатилетие. День рождения папа закатил в шикарном ресторане и пригласил для Риммочки модного тогда певца, такого сладкого, которого любили маленькие девочки, не помню, как его фамилия… Риммочка была длинненькой, пухленькой сладкой кудряшкой. Ребенок эпохи Возрождения, она просилась просто на роскошные полотна итальянцев. Певец пригласил ее на танец и спел для нее свою лучшую песню. Торт был шикарный, Риммочка радовалась, папа был счастлив. А теперь двадцать семь. И ничего особенно не поменялось в жизни. Даже шмотки Риммочка покупала все те же: спортивные яркие маечки, небрежные джинсы, ботинки на толстой подошве. Все, что на ней моталось со студенческих лет, сейчас натянулось, и выглядело немного комично, как будто пупс подрос, а ползунки на нем остались. Но обаяние! Обаяние с годами только усиливалось.

Маман спокойная, немного сонная, смотрела на мужа так же весело и насмешливо, как Риммочка. Она обняла свою дочь, потрепала ее по загривку и рассмотрела дракона, который ее ничуть не испугал, и все же она, шутя, толкнула Риммочку в лоб.

– Дурища ты моя! Вот хоть и выросла, а все равно дурища! Я ж тебе говорила, папа нас убьет…

– Ты знала! – сообразил он. – Да?! Ты знала, что твоя дочь задумала татуировку, и ничего мне не сказала! И тебя не волнует мое больное сердце? Что я не сплю ночей? Что у моих друзей пошли вторые внуки…

Под эти восклицания Риммочка доела бутерброд, допила чашку кофе и удовлетворенная, порозовевшая, вздохнула.

– Что ты жуешь? Отец рассказывает жизнь, а ты жуешь! А ну-ка подойди сюда, иди сюда ко мне…

Он взял ее за руку, взял за ту самую татуированную руку, взглянул на дракона и бросил, как будто рука была раскаленной. Потом он взял Риммочку за другую руку и подвел в уголок за холодильником, где стояли электронные весы.