Замужем за олигархом

Бирюзовая Люба пропала после лета. В тот день они вдруг увидали, как из самой вершины Останкинской башни, хорошо различимой из открытого настежь навстречу летней свежести окна, пошел легкий нежный дымок. Через несколько минут они глянули в окно снова. Дымочек валил сильнее, словно гигантскую сигарету прикурили от какой-то метафизической зажигалки.

А еще через десять минут работающий транзистор взволнованно сообщил, что на самых верхних этажах Останкина возникло загорание.

— Останкинская башня горит, — удивленно повторил, словно завороженный, Михаил. — Кто бы мог подумать… Милое дело…

— А-а! — улыбнулась Любочка, как человек, вполне понявший шутку. — Очередная утка СМИ. Как в башне солнышко отражается…

Каховский тоже не раз подмечал, что отражение яркого заката в стеклах домов иногда напоминает пламя, как будто там, за окнами, бушует пожар.

Но тут он как раз больше поверил бессовестным СМИ, нежели любимой женщине, вновь подошел к окну и присмотрелся. И к удивлению своему, понял, что журналюги не шутят. Шпиль башни дымил. А вокруг него кругами, резво и суетливо, треща, как стрекоза, летал пожарный вертолет, пытаясь забить дым.

За спиной Каховского Любочка меланхолично разлила по бокалам вино:

— Иди сюда, Мишастый, выпьем!

Он с нарастающим удивлением обернулся:

— А что празднуем?

Люба пристально рассматривала вино на свет. В бордовой жидкости отражался пожар за окном, делая вино волшебно-опасным.

— Что празднуем? Да ничего особенного… Вот этот огонь, например… Очищающий…

Михаил опустился в кожаное кресло, слегка скользнувшее вперед по глянцевому ледяному паркету. Началось небольшое пиршество в уютной, вылизанной стараниями двух прислужниц комнате, среди всеобщей тишины и пустоты, милого сердцу летнего тепла и тенистых коридоров.

Полыхал огонь на Останкинской башне, а они в это время пили вино.

— Ты совсем перестал бриться? Почему? — спросила Любочка.

Михаил удовлетворенно и важно погладил подбородок: слегка оброс двухнедельной щетиной. Хотя борода росла у него не очень, не борода, а какой-то мох, и брился он редко, но такая мужская напускная, слегка вызывающая небритость ему очень нравилась.

— Куда-то опять сгинули все приятели, никого нет! — не отвечая, весело пожаловался Михаил. — Отдыхают ребята… А без них скучно. У нас с тобой исключительно растительный образ жизни. Валяемся допоздна, преем на солнце… Слетаем куда-нибудь на недельку позагорать? И пусть весь мир подождет!

— Да не вопрос! — мягко улыбнулась Любочка.

— Ищите и обрящете! — задумчиво продолжал Каховский. — Но вот лично я по-другому живу — никогда и ничего особо не ищу. Просто живу себе… Тружусь, как умею…

— А умеешь ты это неплохо, — льстиво вставила Любочка.

Михаил довольно улыбнулся:

— Общаюсь, в гости хожу, вино пью и так далее… По привычной схеме. И в результате что-то само находится. Абсолютно по наитию. Все само собой складывается, само приходит. Я иду и иду, всерьез не задумываясь, и глядишь — что-то обретаю. И присматриваюсь к находке, и, если она мне подходит, — беру. Жизнь сложилась лучше, чем я боялся, но хуже, чем мне хотелось… Сумма плюсов все же постоянно превышает сумму минусов.

— А чего же тебе еще хотелось? — удивилась Любочка. — У тебя есть все…

Каховский хотел рассказать ей о бабе Тане, о матери, даже о Даше, но вовремя одумался. Нет, это ни к чему… Это должно уйти вместе с ним…

Затараторил транзистор, докладывая, что Останкино объято огнем и погасить его пока не удается. Михаил глянул в окно: а там прямо пир во время чумы, то бишь на фоне бесплатного салюта, зажегшегося на Останкинской башне.

— Может, это ты ее подожгла? — выдвинул вдруг версию захмелевший Каховский. — Это мысль, очень мысль… Скучно, лето, все в отъезде, гости к нам не ходят и самим особо не к кому сходить… Чем развлечься? Подожгла Останкинскую башню, и вот теперь из окна смотришь, как горит, и тем самым себя развлекаешь!

Любочка весело засмеялась.

Как хорошо, что она есть, подумал Михаил. И мы всегда вместе и рядом. Вдвоем тепло. А одинокий человек как травинка в поле…

Настал уже предвечерний, безветренный и прохладный час, когда приходит время торжествующего напоследок солнца. Михаилу порой казалось, что светило грустно смотрит на людей: оно подарило им, неблагодарным, столько тепла и света, а они все какие-то мелкие и завистливые людишки… Конечно, есть и неплохие, но многих надо подправить, а еще лучше — начисто переделать. А сколько раз они заходящее солнце принимали за утреннюю зарю!..

Как там говорила бабушка? «Каждый день — это своя коротенькая жизнь с ее рассветом и закатом. И эту жизнь нужно стараться прожить как можно чище и честнее…» Честнее… В самую точку…

Торчащая над Москвой башня дымила все гуще. А внизу, вокруг нее, сидели на травке зеваки, затарившиеся пивом. Они пили его и, глядя на башню, ждали, когда она рухнет им на головы. А совсем уж опьяневшие сладко спали прямо на теплой прогретой траве.