Замужество Татьяны Беловой

У него вдруг нашлось время вплотную заняться центрифугой. Он вместе с Яковом Борисычем и Женей заново пересмотрел все чертежи. Нам с Лидией Николаевной многие кальки пришлось переделывать, но даже мы понимали, что проект упростился, стал более стройным.

Меня Анатолий иногда встречал у вокзала, и мы вместе ехали на работу. Или поджидал у входа в институт, терпеливо ходил и курил. В лаборатории доставал из нашего с Лидией Николаевной шкафчика мой халат, подавал его на глазах у всех. Среди дня часто подходил к нашему столу или смотрел со своего места на меня, радостно улыбался. В столовой заботливо выбирал мне еду, обязательно платил за нее. Все уже знали, что после работы мы с ним уходим вместе.

Немножко по-новому стали относиться к нему, да и ко мне все в лаборатории.

Женя как-то обняла меня, шепнула:

— Я так рада за вас обоих! Вы очень подходите друг другу, честное слово. И пусть тебя не смущает — глупость это! — что ты, мол, простая чертежница. У вас с ним что-то такое общее, оно значительнее разницы в образовании. И потом, только не сердись, у Анатолия Кузьмича было что-то от чеховского Беликова, «Человека в футляре», а теперь он в известном смысле перестает носить галоши. И ты должна всячески и настойчиво развивать в нем эту черту, понимаешь?..

Яков Борисыч, глядя однажды на новые кальки центрифуги, с удовольствием сказал:

— А Локотов — инженер! — точно был не уверен в этом раньше, хотя Анатолий скоро должен был стать кандидатом наук.

Туликов, засмеялся:

— От любви человек добреет, его вдруг хватает не только на свою диссертацию, но и на работы, нужные всем другим. Вот вам, товарищи, наглядный пример благотворного влияния любви на раскрытие потенциальных возможностей индивидуума.

И Женя частенько теперь подзывала, не смущаясь, Анатолия к своему столу или стенду. Только Коробов недоуменно молчал, напряженно приглядываясь ко мне и Анатолию, да Лидия Николаевна как-то раз неопределенно сказала:

— Любовь зла!.. Ну, хоть работе польза, и на том слава богу.

И относилась ко мне так же насмешливо-холодно, как в первые дни моей работы в чертежке.

Ухаживал Анатолий красиво, хоть и немного однообразно. Почти каждый вечер мы ходили в театр или кино. Анатолий обязательно покупал мне цветы, какие-нибудь забавные безделушки, дарил духи. Всегда был подчеркнуто предупредителен, внимателен. Если мы договаривались встретиться, приходил раньше меня, ждал. Иногда мы отправлялись в ресторан, Анатолий выпивал чуть-чуть, и я с удовольствием убеждалась, что ему просто органически противно вино. Он всегда провожал меня в Ручей, и там, уже поздно вечером, мы обязательно целовались; он ни разу не позволил себе ничего лишнего.

Все это нравилось мне, как понравилось бы, наверно, всякой девушке.

Я еще в первую нашу прогулку по Неве заметила, что ему как бы безразлично, о чем именно говорить, но знал он много и рассказывал интересно. Только с какой-то суховатой дотошностью, будто боялся что-нибудь опустить, перепутать, и эта обстоятельность его была немножко скучноватой.

И здесь — или у меня было мамино презрительное отношение к мужчинам маленького роста — я неожиданно увидела и что-то новое в Анатолии. Это, конечно, хорошо, когда мужчина так следит за собой, но я как-то вдруг почувствовала, что его усиленная ежедневная зарядка, обливание холодной водой, тщательность в одежде диктуются в первую очередь желанием сравняться с другими мужчинами, высокими, сильными и красивыми. Даже его работоспособность, настойчивость и упрямство в делах будто определяются этим же. И единственное, чем Анатолий позволял себе хвастаться, относилось, например, к тому, что он может присесть на одной ноге пятьдесят раз или проплыть без отдыха километр. А меня после знакомства с Лешкой этим было трудно удивить.

Анатолий был послушен, точно мальчик. Видимо, где-то глубоко в душе у него было тщательно запрятано что-то слабое и неопределенное, и это удивляло меня своим несоответствием с его внешностью, манерой держаться. Но я, даже когда мы целовались, никак почему-то не могла назвать его просто Толей.

Очень старалась я тогда выяснить, за что же именно полюбил он меня, ведь знать это было мне очень важно для дальнейшего. Но спрашивать его долго не решалась. А когда осторожно заговорила, что мне нравятся в нем подтянутость, воспитанность, умение держаться, образованность, суховатый, но строгий ум, — говорила я тогда об этом, конечно, более беспорядочно, бестолково, — он тоже честно попытался объяснить, что ему нравится во мне. Я многого не поняла, но запомнила его слова, — конечно, о красоте, о какой-то неопределенной общности с ним и — это было неожиданно — о моральной силе. Он что-то говорил о моей чистоте, честности и порядочности и о моих достоинствах хозяйки.

Я бессознательно старалась подражать ему в манере держаться, начала даже почитывать книги, до которых не была особенной охотницей, но, главное, почувствовала нечто новое, по-настоящему прочное в жизни, олицетворявшееся в Анатолии, и жила предчувствием еще лучшего, что обязательно будет, — только бы выйти за Анатолия замуж!