Замужняя невеста

– Попейте, пожалуйста, молока, – дрожащим голосом проговорила Мари, протягивая ей кружку. – Этот... человек, которого мы спасли, выпил ваше молоко.

– Но я не так голодна, как он, – улыбнулась Соня.

– Как он мог оставить голодной женщину, не подумав...

– Успокойся, Мари. – Соня погладила служанку по голове. – Я и сама как раз думала об этом. Что поделаешь, для мужчин, видимо, главнее еды ничего нет на свете... Наверное, это последнее молоко?

– Еще одну кружку выпил мсье Жан.

– Рано утром нам привезут много молока из селения в долине, – отозвалась от плиты Анхела. – Если бы мы знали, что вы приедете, мы бы взяли больше... Зато мяса у нас хватит и на вас, и на нас, и еще на многих гостей, если они вдруг среди ночи захотят посетить наш дом.

– Знаешь что, Мари, это такая большая кружка, – медленно проговорила Соня, – мне одной ее не выпить. Давай я выпью половину, а половину ты.

– Нет, мадемуазель Софи, мне не хочется.

– Не спорь со мной, а то я тоже пить не буду! – нарочито рассердилась Соня.

– Я выпью, выпью!

Соня честно отпила половину молока – кстати, она и в самом деле не чувствовала себя такой уж голодной. В отличие от рабов Мустафа-бей кормил своих пассажиров куда сытнее. И протянула кружку девушке.

Мари коснулась губами кружки, из которой отпила ее госпожа, точно какой-нибудь святыни, и Соня отвернулась, посмеиваясь. Еще немного, и эта девчонка начнет ее обожествлять. Легко выглядеть таковой в глазах человека, лишенного в детстве самой обычной материнской ласки.

Когда Соня вернулась в гостиную, то от неожиданности даже застыла на пороге. Леонид Разумовский сидел за столом, одетый в яркую красную рубаху, черные бархатные брюки и затянутый в талии широким пестрым поясом в тон рубахе. На ногах его красовались сапоги, в которые брюки были вправлены. Рядом с ним стоял Пабло Риччи, страшно довольный собой.

– Теперь сеньор Леонид совсем не походит на раба, бежавшего с галеры, не так ли? – самодовольно поинтересовался он у Сони, как будто написал портрет Разумовского, а не всего лишь переодел его.

– Теперь бы еще побрить его, – проговорила Соня.

– Разве сеньор Леонид не носит бороду?

– Теперь носит, но вынужденно, понимаете?

– Понимаю. Бенито!

Вездесущий Бенито объявился, вопросительно поглядывая на хозяина.

– Отвести больного сеньора в комнату, куда мы поставили атласную кушетку? – попробовал догадаться он.

– Какую кушетку? Сеньор не болен, он не брит.

– Привести сюда Умберто? Он хорошо бреет.

– Хорошо? На прошлой неделе он порезал меня.

– Случайно. Он больше не будет.

– Не будет. В следующий раз он просто меня зарежет... Хорошо, веди его, и пусть прихватит свою бритву.

Между тем Разумовский полностью пришел в себя, обрел наконец осмысленное выражение и уже с интересом огляделся вокруг.

– Соня, что значит эта суматоха? – спросил он по-русски.

– Приехала хозяйка дома, в котором, как ты видишь, нет ни мебели, ни каких-либо съестных припасов. Сеньор Пабло любезно помогает мне, потому прошу и тебя проявить уважение, говорить на его языке.

– Но я плохо знаю испанский, – закапризничал тот, что совсем недавно был рабом на галере.

Теперь он стремительно набирал прежний снобизм, нисколько не поколебленный месяцами унижений.

Помявшись, он обратился к художнику:

– Вы говорите по-французски?

– Говорю.

Лицо Пабло перестало излучать доброжелательность. Он как будто сразу подобрался, словно ожидая подвоха. Что-то услышал в голосе Леонида или знает русский?

Но тут появились Мари и Анхела, стали накрывать на стол, а опять возникший в дверях Бенито без особых церемоний увлек Разумовского за собой.

– Аристократ, – сказала, как бы ни к кому не обращаясь, Соня.

– Но ведь вы тоже аристократка?

– О, с некоторых пор я поняла, что это слово вовсе не означает также верный, порядочный. И чуткий. Я поняла, есть люди плохие и хорошие, остальное – все то, что они сами и придумали.

– Наш падре не одобрил бы вашего вольнодумия, – усмехнулся Пабло.

– Вольнодумия? – изумилась Соня. – А мне казалось, что я всего лишь делюсь с вами результатами своего во многом печального опыта.

– Трудно вам придется, – пробормотал Риччи и, не дожидаясь Сониных расспросов, добавил: – Простите, мне нужно уйти ненадолго. Посмотреть, что там натворили мои слуги. За Бенито нужен глаз да глаз. Он такой шутник, просто хлебом не корми, дай что-нибудь этакое учудить...

Вошедшему Жану Соня высказала свои мысли:

– Помнишь, перед отъездом ты говорил, будто испанцы люди отсталые и большинство из них даже не подозревают, что Земля вертится?

– Это так и есть, – ничуть не смутился Шастейль, кроме всего прочего, уверенный в превосходстве француз–ской нации над другими.

– Но о Пабло Риччи я бы такого не сказала. Правда, мы поговорили всего несколько минут.

– Пабло... Пабло учился в университете, он пробился к свету тяжким трудом и полученное наследство умножил праведным трудом.

– Праведный труд – писать, как он сам говорит, богатых дураков!

– Праведный труд – писать жизнь, как она есть, пусть даже и в портретах, – не согласился Жан.