Но дальше стало еще хуже. Однажды, вернувшись с работы, я нашел маму в твоей комнате, она плакала. Глаза покраснели и опухли; когда я спросил, что случилось, она не ответила, только покачала головой и кивнула на кровать — там лежал твой дневник. Прочти, сказала она. Я, конечно, понимал, что, читая твой дневник, нарушаю границу, но серьезность ситуации не оставила мне выбора, а то, что я прочитал и увидел, заставило меня похолодеть. Во-первых, несчетные стихи о смерти, тлене и истреблении, чуть ли не болезненная завороженность всем мрачным и разрушительным, несчетные подробные изображения всевозможных пыток и казней, вдобавок ты романтизировал самоубийство и пытался обосновать его посредством извращенных и, скорей всего, неправильно понятых трактовок Камю, Цапфе
[14]и Шопенгауэра. Все это, разумеется, было скверно и вызывало тревогу, но для меня по-прежнему оставалось не слишком важным, не вязалось с тем человеком, каким — я знал — ты был в глубине души, и я по-прежнему воспринимал это как юношеское заигрывание с экстремальными теориями и взглядами.А вот от чего у меня подкосились ноги и я поневоле сел на кровать рядом с мамой, так это от краткого описания вашего с Юном похода в горы, когда вы повстречали заблудившуюся девушку и отказались показывать ей дорогу, пока она не займется сексом с вами обоими. Не припомню, чтобы прочитанное когда-либо выбивало меня из колеи сильнее, чем этот фрагмент твоего дневника, настолько страшный и злобный, что меня потом чуть не вырвало; а едва я справился с потрясением и мы заговорили с тобой об этом, ты снова поверг нас в шок. Это все неправда, сказал ты. Ты злился и, перехватив инициативу, объявил, что тебе было любопытно, как далеко мы способны зайти в стремлении контролировать тебя, и кой-какие фрагменты дневника написаны специально, чтобы это выяснить. Эпизод с заблудившейся девчонкой — выдумка, от начала и до конца, мы спокойно можем ей позвонить и проверить, коли охота, ты попросту решил изобразить нечто очень и очень серьезное, чтобы мы с мамой, если прочтем, обязательно призвали тебя к ответу, а значит, сами себя разоблачили. Теперь я знаю, что могу доверять вам не больше, чем вы мне, сказал ты. Мы с мамой не знали, что сказать, нам казалось, мы навсегда тебя потеряли, когда ты повернулся и ушел. Нас охватило безнадежное отчаяние, и от расстройства я наехал на маму, сказал, что теперь-то пора ей выложить, кто твой биологический отец.