Замыкая круг

Сперва мы подумали, что Юн шутит, но когда смекнули, что вообще-то он говорит на полном серьезе и что это просто-напросто очередная попытка выставить себя чутким и внимательным, велели ему заткнуться, а потом, у Юна, когда, прислонив велики к стене гаража, стали смывать с себя соль, я нарочно вопила погромче, чтобы разбудить Грету. Смеясь, я сказала, что вопила из-за ледяной воды, но мой смешок явно показал, что я вру, Юн обиделся и, конечно, расхотел идти с нами фотографировать, что было бы для нас не просто хорошо, но фактически доставило бы облегчение и радость, только без него не обойтись, некому держать свет, и Юн, разумеется, прекрасно это знал и использовал по полной. Он помрачнел, нахмурился, дал нам понять, что уговорить его будет чертовски трудно, хотя, разумеется, не невозможно, ведь иначе мы сядем на велики и сию же минуту укатим прочь, лишив его удовольствия услышать, как мы умоляем, упрашиваем, твердим, до чего нам хочется, чтобы он поехал с нами. Не помню, как долго мы торчали у них в саду и валандались с ним — может, полчаса, может, час. Мы, вернее ты, поскольку я видеть не могла его спектакль и поневоле держалась как бы на заднем плане, чтобы не испортить все, сказав напрямик, что́ я думаю, — ты старался умаслить его, изображая приподнятое настроение и наигранное добродушие, тут-то он и начал распространяться о том, как плохо и как трудно приходится его матери, а ты не только терпеливо его выслушал, но умудрился сделать вид, будто тебе интересно, и он начал оттаивать. Ладно, о’кей, я поеду с вами, сказал он наконец (будто делал нам большое одолжение), но к тому времени, как много раз прежде, он уже сумел погасить большую часть нашего с тобой энтузиазма и творческой радости, и сколько мы ни старались, нам так и недостало увлеченности, необходимой, чтобы сделать хорошие снимки. Юн же, наоборот, вдруг пришел в лучезарное настроение, и, когда мы добрались до мыса Мерранес, где собирались фотографировать внутренность старых немецких бункеров, именно он горел творческим вдохновением. Он, словно паразит, высасывал из нас силы, и чем больше он оживал, тем больше мы увядали, и хотя мы с тобой в то время, пожалуй, не вполне отдавали себе в этом отчет, но догадывались, чуяли, как обстоит дело, а оттого нас обуревала злость, усмирять которую было все труднее и труднее.

Когда мама получила доброе известие