Замыкающий

– Ты разучился цивилизованно кушать, – заметила София.

Он согласился и от неловкости так скользнул вилкой по тарелке, что макароны вылетели из нее, заляпав скатерть красным соусом. Эдуард Аркадьевич закашлялся и встал из-за стола.

После обеда София вязала, а его усадила в кресло напротив.

– Ты знаешь, я буду хлопотать себе пенсию, – сказал Эдуард Аркадьевич.

– Да, я уже сделала несколько звонков из редакции сегодня, – ответила она не поднимая глаз. – Тебе придется побегать по городу, взять несколько справок… А может быть, я сама все сделаю. Я ведь заслуженный деятель культуры.

– Ты?!

– Чему ты удивляешься. Мать твоего внука, между прочим, заслуженный учитель России… У тебя вполне интеллигентная семья.

Он посмотрел на нее с восторгом, умилением и благодарностью. Софья покраснела.

* * *

Как-то тихо и незаметно потекли дни. Октябрь еще грел, но уже не лучился. Город был все еще чужим, но уже не пугал, и Эдуард Аркадьевич шатался целыми днями по городу. Боб, однажды придя домой, отстегнул ему сотенку долларов.

– Держи, дед, ты заработал. Это тебе за портрет.

Боб редко бывал дома. Пропадал когда и куда захочет и ни перед кем не отчитывался о своей жизни.

Вообще, Эдуард Аркадьевич вывел, что все жили своей жизнью и собирались вечерами к Софье на кухню. Она готовила неплохо и постоянно. Сын появлялся всегда после девяти вечера и уходил в свои комнаты. Иногда он заговорщицки подходил к отцу и шепотом предлагал ему деньги. Эдуард Аркадьевич брал. Собственно, они были ему не нужны. Его одели и кормили. Он складывал деньги в свою стопочку на столике у своей постели. Он был бы полностью спокоен и счастлив, если бы не невестка, которая следила, как ему казалось, за ним своими голодными и злыми глазами. Она не разговаривала с ним никогда, а в его присутствии говорила только о «бичах, бомжах», о том, что она бы их стреляла. Говорила она всегда громко, отрывисто, ни на кого не глядя. Эдуард Аркадьевич, глядя на нее, совсем не узнавал в ней того очаровательного розового тюленя, по-детски наивного… Конечно, вся заслуженность невестки – дело рук Софии. Однажды он застал невестку у своего столика. Она пересчитывала его пачечку денег. Увидев его, побелела, фыркнула и, раздувая ноздри, молча ушла в свои комнаты. Эдуард Аркадьевич видел, что сын совершенно равнодушен к невестке. Однажды, гуляя по городу, он встретил его с невысокой, полной блондинкой и втайне позлорадствовал над невесткой. Он давно забыл о своей пенсии и о своем обещании хлопотать о ней. Был беспечен и спокоен, как в старые времена при жизни матери. Софья, кстати, с годами как бы вылилась в портрет матери.

Эдуард Аркадьевич гулял, наслаждаясь городом и воспоминаньями. Кроме того, он искал следы Октября или Дуба. Он даже втайне мечтал встретить их случайно. Но на улицах мимо текла река чуждых и чужих, совсем новых людей, никак не похожих на тех, которые жили в городе еще десять лет назад. Однажды он прошел мимо дома, который ему сильно напомнил дом Дуба. Он обошел его вокруг, оглядел окна. Потом вошел в знакомый подъезд. Чем выше он поднимался, тем больше убеждался, что идет верно. Наконец он увидел настежь распахнутую дверь. Это могла быть только дверь его друга. Он вошел в квартиру. Пахнуло запустением и нищетой, застоялым запахом залежавшихся тряпок. Старостью. В квартире было темно от грязных, завешанных грязными тряпками окон. В двух комнатах не было решительно никакой мебели, только в углу, на большой сетке кровати, что-то шевелилось. Эдуард Аркадьевич подошел ближе, наклонился и отпрянул от крепкого водочного перегара, исходившего от черных тряпок, прикрывавших кого-то.

– Дуб! – позвал Эдуард Аркадьевич – Это ты?

Под тряпками притаились.

– Дубовников… Володя!

Молчание под тряпками было осознанным.

– Владимир, это… ты…

– Ну, я, я! Ну чего вам еще! Дайте мне помереть спокойно!

Тряпки разлетелись во все стороны, и тяжелый, заросший черной, впроседь, бородою, лохматый, сизый от перепоя и похмелья, перед ним предстал старый его друг.

– Я вам сказал, что заплачу! – закричал он. – С первой пенсии начну платить. У меня через неделю юбилей, шестьдесят лет, пенсия… Вот и начну платить. Дайте мне помереть.

Эдуард Аркадьевич открыл рот, но мужик, которого он еще не совсем узнавал, заорал еще громче:

– А за что платить, за что?! Я вам не мать Тереза, благотворительностью не занимаюсь. Свет отключили, батареи отключили. За что платить-то… За что? – Он вскочил и напирал грудью на Эдуарда Аркадьевича. – Это вы должны платить нам… За вредность! Я на телевидении работал! Я вас выведу на чистую воду. Хватит! Попили кровушки! У меня друг – депутат! – Он взмахнул рукой, изображая Октября, и Эдуард Аркадьевич окончательно узнал его.

– Дубчик! Дуб! Не узнал?!

Дуб застыл с указательным пальцем вверх.

– А почему я должен узнавать вас? Постой… Постой… Ты кто?

– Я Эдичка…

– Какой Эдичка? Не знаю я никакого Эдички! Ты не из домоуправления?! Ну и какого хрена меня будишь? Иди, иди. Я подаю под Пасху. Ночевать негде. Постой, а это не ты у меня часы упер? Ты! По глазам вижу – ты! Сука, отдай часы!.. Это фамильные…