Замыкающий

– Не прогадай, – спокойно посоветовала Клавдия, – а то башку потеряешь, – и не спеша вышла. Проходя к калитке, подобрала полено, пробросила его к сараю.

Через два дня в доме кончились дрова, потом продукты. Пометавшись дня два в холодном, пустом доме, Милка решилась.

«А что я здесь потеряла, – с досадой думала она. – Гошу, который на меня не смотрит? В конце концов, моя жизнь – театр. Устроюсь хоть билетером-то. Да завтруппой пойду в ТЮЗ. Там Стрижиха сейчас в фаворе! Заслуженная. Поможет. Неужели так переменилась… что не поможет? Хватит, хлебнула. Наголодалась вволю…»

Клавдия встретила ее сдержанно.

– Явилась! Не запылилась! Садись, мы чай пьем.

Супруги Собольковы завтракали.

Всегдашняя Клавдиина основательность прочно отображалась на столе.

– Хорошо живешь, – вздохнула голодная Милка.

– Чего ж! Для этого и работаем. Не поешь – не попашешь. Да и мужик… – Она взглянула на Георгия. – Он пожрать любит.

Георгий встал, набросил на плечи тулуп и молча вышел. Клавдия с тяжелой грустью смотрела в оконце, как муж шагает в столярку.

– Ну, – спросила она, холодно обратившись к сестре. – Чего надумала?

– А чего думать?! – тихо ответила Милка. – С голоду, что ль, дохнуть!.. Да и одна я тут… Как перст…

– То-то! Садись пиши!

Она принесла из залы тетрадь и ручку. Вынула посередке распашонку листа и, деловито освободив краешек кухонного стола, положила все перед сестрой.

Милка сидела прямо, молча, боясь взять ручку.

Клавдия постояла над нею и ушла в залу.

Вернувшись, она тщательно перечитала написанное сестрою. Потом вынула из кармашка на груди сережки.

– Вот, тебе мать завещала.

Глаза у Милка загорелись. Она ухватила сережки и, разнимая их, подскочила к низкому зеркалу у печи. Потом, сияющая, повернулась к сестре.

– К глазам! – заметила Клавдия.

Милка переродилась вмиг. Она то подымала, то опускала волосы на голове. Вертелась со всех сторон.

– Вот спасибо! Вот здорово! Все-таки мне достались! – победоносно заявила она, напоминая их детские споры.

– Тебе, тебе! Не продавать только! Материнское.

– Они, наверное, очень дорогие.

– Да уж.

– А че сразу не отдала? Хитрая ты, ох и хитрая… – Помолчав, добавила: – Потому все тебе и досталося: и Гошка, и дом… И Култук…

– Хитрости моей… Слезы да бессонница, – усмехнулась Клавдия. – Да горбачусь по сию пору. Руки вон уже лопату едва держат. А ноги!.. Вот и вся хитрость. – Она помолчала.

– Не умела ты ничего ценить, Милка… Все тебе задарма доставалось. А на семью нужно вкалывать. Кажен божий день. С утра до вечера. И конца этому нету… Ну да ладно, я вот сама бы к тебе сегодня пришла.

– Да ты что?!

Клавдия взяла с табурета пакет, не замеченный Милкою.

– Это тебе от нас с Гошей.

– Что это?! Зачем? – Милка вынула большую цветастую шаль из пакета.

– Тебе же пятьдесят сегодня! Забыла, что ль?

– Господи! Совсем забыла, – ужаснулась Милка. Она накинула платок на плечи.

– Не носи ты, Милка, парики эти. Страмно в нашем возрасте. Вон еще какая миленькая. Еще и мужика найдешь.

– Ты думаешь?

– А чего мудреного? И постарше сходятся. У нас в роду подолгу жили. Успеешь еще угнездиться с ним…

Выходя из дому, Милка быстро повертела головою в поисках Георгия.

– В стайке он, – сказала Клавдия.

– Да я проститься хотела, – оправдалась Милка.

– Да уж напрощались за жизнь. Хватит.

– Ну что ж, – сказала Милка. – Прощай, сестра…

– Прощай, – ответила глухо Клавдия, подняла от земли приготовленное Георгием ведро с пойлом и пошла поить скот…

* * *

Милка выезжала через неделю. Клавдия пока сняла с книжки да передала деньги. Да пока оформили купчую у нотариуса. Клавдия страховалась и все оформляла основательно. Милка отдала долг Марине, и та действительно скостила ей семь тысяч. На эти деньги Милка купила себе немудрящее пальтишко и сапоги. «Нажилась, – думала она горько, крутясь дома перед зеркалом. – Оделася». Она все оттягивала отъезд, надеясь на прощальную встречу с Георгием. Но он не появлялся нигде. Клавдия, встретившись, укорила:

– Чего ждешь?! Деньги проедаешь. Знаю я тебя. Езжай. Ключи в почтовый ящик бросишь.

На другой день Милка пошла на кладбище. Она посидела в ограде среди родных могил на сквозном култукском ветру. Он сметал снег с могил. Синица лезла к Милке, тенькая, просила корму. «И я такая же, как ты! Одинешенькая», – со слезами подумала Милка, шаря по пустым карманам. Хлопала на ветру деревянная дверца оградки. Закрывая ее, Милка крепко перевязала верхние штакетины. Потом поклонилась последний раз. Синица долго провожала ее.

Утром следующего дня она уходила из родного дома навсегда. С утра валил снег, и Милка глядела в окно в ожидании рассвета. Она решилась ехать на попутке, а там будет видно, где остановить машину. Заставила себя напиться чаю. Походила по дому, по двору. Угли уже казались черными.

«И слава богу, и все хорошо, – со слезами твердила она себе. – Значит, такая мне судьба».

С трудом, словно больная, она оделась. Медленно закрыла дверь, накинула замок. Погладила, вспомнив мать, угол дома, прижалась к выщербленным углам щекою.

Было уже совсем светло, когда Милка подошла к дому сестры.