Замыкающий

Васса ухватила с горячего подноса в руках Алевтины пирожок и выскочила на улицу. Алевтина неторопливо смазала пирожки маслом, покрыла их чистым полотенчишком, сняла с себя домашний платок и фартук и вышла на улицу. Гаврилыч глянул на улицу в оконце и сел. Он уже видел в это лето лапту. И она зудила его. Он вспоминал Пашку, который так же носился по улице и, как резаный, орал: «Лап-та!» Прибежал Котя и закричал: «Деда, лапта!» – «Ах ты, Господи, – подумал Гаврилыч, – все повторилось… Дожил, спасибо Тебе! И невестке, курве костлявой! Что ребенка бросила».

До середины июля Гаврилыч с Васкиным Коляном работали по усадьбе. Подтягивали веранду к дому. Крутило избу. Ходуном ходило жилище, потрескивало.

– Глядишь, проснемся посередь Байкала, – наблюдая за мужиками, заметила Васса. – У воды живем, по воде ходим…

– Дед, – укорила его в середине июля Алевтина, – одурел ли?! Покос под носом. Самый жар стоит. Чем животину кормить будем?!

Гаврилыч выразительно глянул на супругу, мол, кого в мужичьи дела лезешь. Своих мало?

– А самогон когда я гнать буду? Или Изиным травить народ будешь?

Колька, как услышал заветное «самогон», так вдохновился, что взлетел на крышу махом. Работал, как заведенный. И Васса его не подгоняла. Только сказала:

– Дома ты бы так работал! А то ночью звезды считаешь сквозь крышу.

Вдохновленный племянник перетащил бревно из конюшни. И, видать, сорвал спину. Утром к Караваевым не пришел. Васса вздохнула:

– Лежит! В потолок глаза пулит.

– По дури-то можно и без яиц остаться, – заметил Гаврилыч и пошел навещать племянника.

– На кой ему яйца? – горько хмыкнула Васса. – У него глотка есть.

Двор Вассы поразил Гаврилыча своей запущенностью. Грязные тряпки валялись на редкозубом заборе. Прямо посреди двора на чурбаке лежал топор – заходи, убивай! Калитка к ручью сгнила и болталась под ветром. У пустого дровяника зияла пустотой будка кобеля, которого сожрали случайные Колькины собутыльники. В доме пахло тьмой и сыростью. «Бедная Васса», – подумал Гаврилыч, войдя в дом.

– Есть кто живой?!

– Живой, неживой, а есть. Заходи, дядь Кеш!

Гаврилыч вошел, потоптался. Впрочем, Васса всегда была чистюлей, и попривыкнув к темноте, Гаврилыч оценил это.

– Двор-то ты как запустил! – укорил, не удержался, он племянника. – Мать – старуха, где ей управиться.

– Да, ладно, дядь Кеш. Не ворчи! Сам знаю.

– Спину, что ль, сорвал?

– Поясницу. Отлежусь. Мне б немного полечиться. Дак я бы мигом встал… Нет с собою, дядь Кеш?

– Как не быть?! Дак ведь запьешь! Мне твоя мать последние волосенки выдерет.

– Клянусь, дядь Кеш, клянусь! Никогда!

– Че дом-то запустил? Руки отсохли? Угол вон повело.

– Дак Байкал ходит. Он же по нашему разлому и идет.

– А руки на что?!

Алевтина с Вассой едва доволокли скрюченного Николая до двора Караваевых. Гаврилыч затопил баню, послал Котю на чердак за старыми вениками. Принимая ребенка с лестницы, увидал, как из двора Бегунка выводят корову. «Продали бедолагу», – подумал Гаврилыч. И долго смотрел, как отходит грузовик с друговой животиною от его дома по пыльной июльской дороге. Бегунок явился к нему тут же с Изиной бутылкою в руках.

– Помянем, – сказал и заплакал.

– Ты не плачь, жалеть же нельзя. Пути не будет, – укорила его Алевтина и недовольно глянула на дешевую бутылку.

– А она совала мне на магазинскую. А я не взял. Я корову свою не продавал… Я ее поминаю на свои, кровные… – гордо оправдался Бегунок.

– После бани выпьем. – Гаврилыч поднялся и направился к бане. – Николая вот поправим, не то его развело. И дом трещит его, и сам трещит…

– У меня тоже дом ходуном ходит, – подхватил Бегунок, утирая слезный нос, – прям как землетрясение ино… Баня – еще ниче, держится, а сенцы поехали… Ниче не буду делать! – заявил он. – Никогошеньки… У ей рук нету за коровою ходить… Ей надо вылизать этот дом и лежать у телевизора… А я за корову… – Он опять заплакал. – Только и утешение было, что коровка моя…

Алевтина с Вассою и Гаврилыч с молчаливым пониманием окружили его…

Парили Николая Гаврилыч с Бегунком. Племянник раскатался на полку, как по шарикам. Худущий, жилистый, голова болтается внизу. Он то ухал под паром, то жалобно стонал. Разъяренный Бегунок с особой злостью хлестал веничком по его пояснице. Племянник не чаял выжить. Потом пришла красная Васса, долго пыхтела над голым мужиком, давя цепкими, толстыми пальцами по его позвоночнику. Николай взвыл.

– Не ори, – приговаривала спокойно женщина. – Завыл… О-о! Как волк… воет!

– Больно… Ой, больно же-е! Сломаешь жа!

– Счас, сломала! Могла бы, я вас всех бы переломала. Никого бы живого не осталося. Толку от вас от козлов… Да и того уж нету…

Алевтина на другой день села на веранде гнать самогонку. Перед этим она начисто вымыла веранду и на желтенькую сияющую скатерочку поставила аппарат. Газовая печка рядом. Брага забродила давно в бане. Аппарат заработал исправно. Алмазная влага равномерно каплила прямо из самоварного носика в бутылку. Васса села рядом.

– Ешо их таким добром поить. Изиной бы отравы хватило. Ешо и спасибо бы сказали.

– И так скажут! А я с роду людей за работу не травила.