Замыкание

Ливадийский дворец был компромиссом между всеобщей скорбью и твердой волей государя не отказываться от торжества. Все проблемы оставались там, в Москве – смута и ее расследование; длинный список помилованных, грянувший в газетах; даже сам Император – и тот предпочёл следить за восстановлением города, доверив проведение бала сыновьям. Что, в общем-то снижало уровень мероприятия и слегка успокаивало тех, кому приглашение в Ливадию не прислали. Слегка – потому что все получившие заветный билет были из числа верных семей, не затронутых списком на помилование. Отвратительным списком, в которым было множество фамилий, непричастных к смуте – о чем те громко вещали из каждой газеты и телеканала, вбухивая огромные бюджеты. Но что-то никто не требовал себя из него исключить.

В кулуарах же высоких кабинетов понимали, что в Ялте формировалась новая элита государства – тех, в чью пользу перекроят государственные контракты и переставят охранять безопасные участки границы. Внешне ничего не изменится – раз император решил не обострять до массовых казней и штурмов княжеских твердынь, помиловав всех скопом, то наказывать станет экономически. Вернее, выражать немилость, оставляя родовые предприятия без заказов и заставляя нести потери на границе с Китаем. Соответствующие указы уже готовились, а Его величество показательно отказывал в аудиенции заинтересованным лицам.

В таких условиях, приглашение на скромное новогоднее торжество, ограниченное невеликим размером самого Ливадийского дворца, становилось воистину бесценным. Показаться по ТВ среди «чистой» от претензий публики было жизненно необходимо, а шанс переговорить с принцами в приватной обстановке и как-то повлиять через них на отца – переводило охоту за билетом в стратегическую задачу для кланов. Впрочем, не обязательно получить приглашение самим – можно уговорить кого-то из счастливчиков взять спутника или спутницу. Правда, в этот раз все оказались на редкость несговорчивыми…

Как среди приглашенных на такое мероприятия оказался обычный рядовой, пусть даже лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка – удивляло многих. Не всех – иные помнили юношу внутри Кремлевских стен, который решал, куда приладить знамя полка в окружающем бардаке. Самым очевидным местом показалась надвратная башня – и стяг Лейб-гвардии охотно подхватил набегающий ночной ветер.

Кажется, в этот момент кто-то кричал виват князю Давыдову, прозорливо поясняя окружающим, что тому давным-давно пора было взять власть над империей вместо размягшего тюфяка на троне. Но потом всех сочувствующих забрали немногословные люди в черных мундирах, а рядовому скупо выразили благодарность. Они бы и самого Ломова забрали, но явно находились под впечатлением от старшего по званию лейб-гвардии полка – ротмистра Самойлова, изволившего встретить супругу у ворот Никольской башни.

Явление княгини Черниговской, большими силами подошедшей к Кремлевским стенам, было встречено настороженным вниманием – перемирие, объявленное князем Давыдовым, к тому времени наводнило Красную площадь множеством людей из числа благородных, спешивших высказать свое почтение и абсолютную верность победившей стороне. Потрепанные битвой, измотанные чувством неопределенности и тоской от потерь друзей и близких – весь этот сброд, собравшийся группками по десять-двадцать человек, смиренно ожидал открытия ворот, чтобы изложить свою точку зрения на события государю. Ночь над ними освещалась искусственным огнем, порождавшим контрастные тени; холодный ветер доносил сырость с разрушенной набережной, заставляя ежиться и тоскливо смотреть на закрытые ставни. Уже организовалась некая негласная очередь – в которой никто не стоял, но понимал свое место, исходя из происхождения и времени, когда они подошли на покаяние.

В таких условиях, молодая княгиня всеми была воспринята без малейшего энтузиазма – со злостью, которую не скрывались показать к выскочке, занявшей княжеский трон. Потом разглядели Ивана Александровича Черниговского, шедшего за княжной, оживившись на мгновение – явление нового Первого советника, о котором судачили последние два дня, смотрелось для просителей перспективней простого ожидания. Этот мог – и должен был! – заступиться.

Но вместо благосклонной реакции на приветствия, Иван Александрович мазнул о них равнодушным взглядом, демонстративно сжав ладонь в кулак.

И тени всех людей, стоявших на площади, склонились перед ним в поясном поклоне.